КРАЙ ЛЮБИМ…
превод: Андрей Германов
***
Край любим! Сърдечно любя
слънцето в блатата сънни.
Искам аз да се изгубя
из горите ти бездънни.
По межди и по гърбици -
резеда и детелинки.
Кротко звънкат броеници -
ред върбички монахинки.
Блатото дими безкрайно
в кладенеца на небето.
И за някой тиха тайна
аз съм скътал във сърцето.
Всичко срещам и приемам,
ще си тръгна без обида.
Аз дошъл съм в края земен,
скоро за да си отида.
1914
—————————–
***
Лободата в алената есен
няма аз да тъпча в здрача мек.
На косата си с цвета овесен
ти напусна моя сън навек.
Върху бузите със сок от вишна
нежна и красива беше ти -
и на розов залез бе прилична,
и на сняг, по който лъч трепти.
Но изкапаха очите рано,
името умря в еха безчет,
само в смачкания шал остана
от ръце невинни дъх на мед.
В тих час, що на покрива зарята
като коте мий с краче уста,
кротък глас за тебе над водата,
чувам, носи вятърът в тръстта.
Да ми шепнат вечерите вяло,
че била си спомен и мечта -
който е измислил твойто тяло,
светла тайна е допрял с уста.
Лободата в алената есен
няма аз да тъпча в здрача мек.
На косата си с цвета овесен
ти напусна моя сън навек.
<1916>
—————————–
ДРУГАР
Той бе син на работник, досега на земята
той живял беше малко години.
Само беше с коси като мрачината,
а очите му кротки и сини.
Баща му от сутрин до тъмна вечер
огъваше кръст и жулеше водката.
А той не играеше никога надалече
и имаше за другари Христос и котката.
Котката беше стара и толкова глуха,
че ни мишките, ни мухите ловеше.
А Христос седеше на майка си в скута -
на гълъбите под стряхата се любуваше.
Тъй живееше Мартин - бедняка последен,
дните капеха - капки по покрив железен.
И само понякога след обеда беден
баща му го учеше да пей „Марсилезата”.
„Ще пораснеш - му казваше сух и гърбав, -
ще се сетиш защо е тъй бедно вкъщи…”
И глухо трепереше ножа му щърбав
над сухия краищник на хляба насъщен.
Но в миг под тъмните
стъкла
два вятра шибнаха
с крила!
И сред пламтящата
зора
русийският народ
завря…
Вълни реват,
прибой ечи,
мъгла без плът
горят очи.
След маха мах,
труп след трупът.
На всеки страх -
строшен зъбът.
И глас след глас,
и вой след вой.
В бездънна паст
тече порой…
Но ето че за някой
последен час ечи.
Не трепна, не заплака
пред вражите очи.
Като преди - душата
е смела и сега
и търси свободата
безкръвната ръка.
Живял бе не напразно
и късал бе цветя.
А беше тъй прекрасна
умрялата мечта!…
И ето, че внезапно
Мартин дочу отвън
вика последен бащин
съвсем като насън.
С угаснали зеници,
с попукани уста
прегърна, коленичил,
трупа във утринта.
Но ето - вдигна вежди,
изтри очи със длан,
изтича пак във къщи,
в иконостаса взрян.
„О, чуваш ли, Исусе!
Останах сам, един!
Зове те и те вика
другарят твой - Мартин!
Убит лежи баща ми.
Но смело падна той.
Аз чувам, той ни вика,
Исусе, братко мой!
Той ни зове на помощ
там, гдето в боя лют
народът руски гине
за свобода и труд…”
И ласкаво изслушал,
разбрал вика нечут,
Исус се спусна долу
от майчиния скут.
Ръка в ръка, поемат
през черна тъмнина,
през сглъхнала в заплаха
жестока тишина.
Надеждата за въздух
цъфти като цветец.
С прохлада февруарска
докосва го ветрец.
Картечница затрака!
И сред оловен шум
младенецът се свлече,
пронизан от куршум.
Слушайте:
никога вече - възкресение!
Те извършиха погребение.
Той лежа
на Марсово поле,
далече,
а гдето остана майката, там
гдето той не ще дойде сам
никога вече,
край прозорчето кротка
лови старата котка
лъча студен.
И пълзи Мартин по земята:
„Ах, соколчета, мои братя!
В плен сте вие,
във плен!”
И гласът му все по-глух става.
Някой мачка го и го задушава,
с жар го мори.
Но спокойно звъни
и гори -
ту угасва, ту пламва
отново
желязното слово:
„Ррр-ее-пуб-ли-ка!”
1917
—————————–
ПРЕОБРАЖЕНИЕ
На Разумник Иванов
1.
Облаци лаят в небесата,
реве златнозъбата вис…
Пея, зова те,
господи, отели се!
И пред рая твой
чакам аз, нов Исус:
повий със звезден покров
телицата Рус.
През облак протягам ръката моя,
бурно шуми мойта песен.
Небесното мляко свое
дажь мне днесь.
Гръм гърми из твоя простор,
счува се плясък ангелокрил.
Новите Содом и Гомор
изгаря Ехудиил.
Но без да гледа назад в ширта,
по ниви, води, във възход
от новата райска порта
излиза нов Лот.
2.
Затуй ли тъй неистово
сега цвърти щурче -
как с розов облак изтокът
в ръжта едва тече;
как майка Богородица,
наметнала син мрак,
край облачната столица
телците свиква пак.
Над листите развеяни
все чувам тръбен зов.
Като синигер пее ни
той странен благослов.
„Ще дойде всичко минало -
ще лае пак вълна,
ще се окучи в синьото
пак златната луна.
И ще блестят в шумящите
горички пак води.
Ще кацат в храст шуртящите
малиновки звезди.
От класовете житени
ще плъзне злакът пак
и ще бръмчат пчелите ни
в златонивен мрак…”
3.
Хей, руснаци!
Ловци вселенски,
с мрежа залезна небе зачерпнали -
тръбете с тръби!
Под плуга на бурята
реве земята.
Разпаря скалите
златнозъб лемеж.
Нов сеятел
броди из нивите,
нови зърна
разпилява в браздите.
Светъл гост със каруца
при нас пристига.
Бяга по облаците
кобила божия.
Каишите на кобилата -
синя синева.
Звънчето по каишите -
ясни звезди.
4.
Ветре, недей се ежи,
не лайте, води, във мрака.
Връз нас през червени мрежи
дъжди мляко.
От мъдрост бъбне слово кораво
в шир на класили нивя.
Над облак бял като крава
опашка вирва заря.
Виждам те аз по мръкнало:
щедър строителю, вървиш,
като расо върху земята
провесил небеса,
слънцето, коте мъркащо,
от тия небесни върби
с лапа от злато
попипва мойта коса.
5.
Зрееш ти, преображение.
И ще слезне светъл гост
от разпнатото търпение
да извади гниещ гвоздей.
И от сутринта до пладне
под небесен гръм и вой
ще налее с мляко жадни
делници селяшки той.
Вечер той ще пее слава
на беззалезния край,
със звезди ще предвещава
среброзлачен урожай.
И кога над Волга месец
да си пийне се склони,
в златната си лодка свесен,
ще отплува в свойте дни.
И от сините палати
махнал с огнени весла,
той яйце-глагол ще прати,
в него - птиче със крила.
1917
—————————–
***
Ветри, ветри, о, снежни ветри,
заметете моя прежен живот.
Искам да съм отрок светъл
или цвете под росния свод.
С плач на свирка пастирска искам
да умра без следа за светът.
Звънки звездни звънчета плиска
във ушите ми днеска светът.
Как той хубаво пее и просто
и тъгата си дави във мрак.
Бих стоял като кленче росно
покрай пътя на един крак.
Бих прегръщал сред конски муцуни
с радост всяко храстче добро.
Ах, издигайте, лапи лунни,
мойта скръб в небесата с ведро.
<1919-1920>
—————————–
КУЧИ СИН
Един спомен из тъмното блеска,
като лайка в ливада звъни.
свойто куче припомних си днеска -
стар другар от младежките дни.
Мойта младост е, знам, отшумяла
като сух под прозорците клон,
но си спомних момичето в бяло,
оня мой верен пес - пощальон.
Всеки няма в света свои близки,
а за мен тя бе сън. Че поне
от нашийника мойте детински
писъмца ни веднъж тя не сне.
Ни веднъж тя не ги и отвори -
не познаваше почерка мой,
а за нещо мечтаеше в горест
под калината в жълтия зной.
Как я чаках във нощите сини.
Не дочаках… Заминах… И пак,
днес, поет знаменит, след години
аз се спирам пред родния праг.
Онуй куче отдавна го няма,
но със същия косъм и глас
негов млад син с тревога голяма
с буен лай ме посреща край нас.
Майко мила! А как си приличат!
Стегна болката мойто сърце.
Пак така ми се ще да потичам,
да напиша едно писъмце!
Да дочуя забравена струна…
Но не лай ти! Не лай! Не лай!
Пес, не искаш ли да те целуна
за внезапно изгрелия май?
Ще те стисна до своето тяло
с толкоз радост и толкоз тъга…
Да, харесвах момичето в бяло,
а във синьо обичам сега.
1924
—————————–
ЗИМНА ХАЛА
О, дни, предете
преждата предишна.
Един и същ е живият
навек.
със себе си да споря е излишно -
аз сам на себе си
съм чужд човек.
Зачитам уж,
а бъркат се листата,
с прозявка тъжна
ме оборва сън…
Протяжен вятър
плаче зад стъклата,
като че чува
погребален звън.
Със черен връх
клен оголял и морен
над дните минали
цеди слова.
Какъв ти клен?
Това е стълб позорен,
стълб за бесилка,
дънер за дърва.
И трябва първо
да обесят мене
с ръце назад
за страшната вина,
че с песен дрезгава
и уморена
не давах мир
на родната страна.
Напева на петела
мразя аз
и ако имах право
над петлите -
бих ги изкормил
всичките със бяс,
за да не кряскат
смахнато в нощите.
Като петел,
и при това не тих,
небето щом засвети,
потъпкал свидни
бащини завети,
вълнувайки се
със сърце и стих.
Навън вилнее халата,
квичи
като прасе,
в което хлътва ножа.
Мъгла лежи
пред моите очи -
на педя
кол да различиш не можеш.
Луната сигур
е изяла куче,
отдавна тя в небето
не личи.
И както нишката
спокойно суче
с вретеното си,
майка ми гълчи.
Котакът слуша
тихата беседа,
отпуснат върху одъра
в покой.
И май са прави
суеверните съседи
в туй, че е сходен
с черна сова той.
Очите лепнат.
свия ли ги в мрака,
и виждам като в приказка
за миг:
безсрамно пръст
показва ми котака,
а мама вещица е
с грозен лик…
Не зная
тайна болест ли ме хвана,
но мислите ми бродят
като в сън,
лопати чувам,
погребален звън
и разридана надалеч
камбана.
И себе си в ковчега
виждам мъртъв,
и дякон стенещ
и кадящ с размах…
Клепачите си собствени
придърпвам
и слагам два петака
върху тях.
От тях
свалени от мъртвеца, знам,
по-топло на гробаря
ще му стане -
зарови ли ме,
без да чака, сам
една ракия
той ще остакани.
И тежко ще рече:
„Виж ти - чудак!
Той буйствува в живота
като хала,
но да пребори
не можа все пак
пет страници
от „Капитала”.
1924
***
Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.
По меже, на переметке,
Резеда и риза кашки.
И вызванивают в четки
Ивы - кроткие монашки.
Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле.
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.
Все встречаю, все приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришел на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть.
1914
—————————–
***
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
С алым соком ягоды на коже,
Нежная, красивая, была
На закат ты розовый похожа
И, как снег, лучиста и светла.
Зерна глаз твоих осыпались, завяли,
Имя тонкое растаяло, как звук.
Но остался в складках смятой шали
Запах меда от невинных рук.
В тихий час, когда заря на крыше,
Как котенок, моет лапкой рот,
Говор кроткий о тебе я слышу
Водяных поющих с ветром сот.
Пусть порой мне шепчет синий вечер,
Что была ты песня и мечта,
Все ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи -
К светлой тайне приложил уста.
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
<1916>
—————————–
ТОВАРИЩ
Он был сыном простого рабочего,
И повесть о нём очень короткая.
Только и было в нём, что волосы, как ночь,
Да глаза голубые, кроткие.
Отец его с утра до вечера
Гнул спину, чтоб прокормить крошку;
Но ему делать было нечего,
И были у него товарищи: Христос да кошка.
Кошка была старая, глухая,
Ни мышей, ни мух не слышала,
А Христос сидел на руках у матери
И смотрел с иконы на голубей под крышею.
Жил Мартин, и никто о нём не ведал.
Грустно стучали дни, словно дождь по железу.
И только иногда за скудным обедом
Учил его отец распевать марсельезу.
«Вырастешь, - говорил он, - поймёшь…
Разгадаешь, отчего мы так нищи!»
И глухо дрожал его щербатый нож
Над чёрствой горбушкой насущной пищи.
Но вот под тёсовым
Окном -
Два ветра взмахнули
Крылом;
То с вешнею полымью
Вод
Взметнулся российский
Народ…
Ревут валы,
Поёт гроза!
Из синей мглы
Горят глаза.
За взмахом взмах,
Над трупом труп;
Ломает страх
Свой крепкий зуб.
Всё взлёт и взлёт,
Всё крик и крик!
В бездонный рот
Бежит родник…
И вот кому-то пробил
Последний, грустный час…
Но верьте, он не сробел
Пред силой вражьих глаз!
Душа его, как прежде,
Бесстрашна и крепка,
И тянется к надежде
Бескровная рука.
Он незадаром прожил,
Недаром мял цветы;
Но не на вас похожи
Угасшие мечты…
Нечаянно, негаданно
С родимого крыльца
Донёсся до Мартина
Последний крик отца.
С потухшими глазами,
С пугливой синью губ,
Упал он на колени,
Обняв холодный труп.
Но вот приподнял брови,
Протёр рукой глаза,
Вбежал обратно в хату
И стал под образа:
«Исус, Исус, ты слышишь?
Ты видишь? Я один.
Тебя зовёт и кличет
Товарищ твой Мартин!
Отец лежит убитый,
Но он не пал, как трус,
Я слышу, он зовёт нас,
О верный мой Исус.
Зовёт он нас на помощь,
Где бьётся русский люд,
Велит стоять за волю,
За равенство и труд!..»
И, ласково приемля
Речей невинных звук,
Сошёл Исус на землю
С неколебимых рук.
Идут рука с рукою,
А ночь черна, черна!..
И пыжится бедою
Седая тишина.
Мечты цветут надеждой
Про вечный, вольный рок.
Обоим нежит вежды
Февральский ветерок.
Но вдруг огни сверкнули…
Залаял медный груз.
И пал, сражённый пулей,
Младенец Иисус.
Слушайте:
Больше нет воскресенья!
Тело Его преда?ли погребенью:
Он лежит
На Марсовом
Поле.
А там, где осталась мать,
Где Ему не бывать
Боле,
Сидит у окошка
Старая кошка,
Ловит лапой луну…
Ползает Мартин по полу:
«Соколы вы мои, соколы,
В плену вы,
В плену!»
Голос его всё глуше, глуше,
Кто-то давит его, кто-то душит,
Палит огнём.
Но спокойно звенит
За окном,
То погаснув, то вспыхнув
Снова,
Железное
Слово:
«Рре-эс-пу-у-ублика!»
1917, март
Петроград
—————————–
ПРЕОБРАЖЕНИЕ
Разумнику Иванову
1
Облаки лают,
Ревёт златозубая высь…
Пою и взываю:
Господи, отелись!
Перед воротами в рай
Я стучусь;
Звёздами спеленай
Телицу-Русь.
За тучи тянется моя рука,
Бурею шумит песнь,
Небесного молока
Даждь мне днесь.
Грозно гремит твой гром,
Чудится плеск крыл.
Новый Содом
Сжигает Егудиил.
Но твёрдо, не глядя назад,
По ниве вод
Новый из красных врат
Выходит Лот.
2
Не потому ль в берёзовых
Кустах поёт сверчок
О том, как ликом розовым
Окапал рожь восток;
О том, как Богородица,
Накинув синий плат,
У облачной околицы
Скликает в рай телят.
С утра над осенницею
Я слышу зов трубы.
Теленькает синицею
Он про глагол судьбы:
«О веруй, небо вспенится,
Как лай, сверкнёт волна.
Над рощею още?нится
Златым щенком луна.
Иной травой и чащею
Оте?нит мир вода.
Малиновкой журчащею
Слетит в кусты звезда.
И выползет из колоса,
Как рой, пшеничный злак,
Чтобы пчелиным голосом
Озлатонивить мрак…»
3
Ей, россияне!
Ловцы вселенной,
Неводом зари зачерпнувшие небо, -
Трубите в трубы.
Под плугом бури
Ревёт земля.
Рушит скалы златоклыкий
Омеж.
Новый сеятель
Бредёт по полям,
Новые зерна
Бросает в борозды.
Светлый гость в колымаге к вам
Едет.
По тучам бежит
Кобылица.
Шлея на кобыле -
Синь.
Бубенцы на шлее -
Звёзды.
4
Стихни, ветер,
Не лай, водяное стекло.
С небес через красные сети
Дождит молоко.
Мудростью пухнет слово,
Вязью колося поля,
Над тучами, как корова,
Хвост задрала заря.
Вижу тебя из окошка,
Зиждитель щедрый,
Ризою над землёю
Свесивший небеса.
Ныне
Солнце, как кошка,
С небесной вербы
Лапкою золотою
Трогает мои волоса.
5
Зреет час преображенья,
Он сойдёт, наш светлый гость,
Из распятого терпенья
Вынуть выржавленный гвоздь.
От утра и от полудня
Под поющий в небе гром,
Словно вёдра, наши будни
Он наполнит молоком.
И от вечера до ночи,
Незакатный славя край,
Будет звёздами пророчить
Среброзлачный урожай.
А когда над Волгой месяц
Склонит лик испить воды, -
Он, в ладью златую свесясь,
Уплывёт в свои сады.
И из лона голубого,
Широко взмахнув веслом,
Как яйцо, нам сбросит слово
С проклевавшимся птенцом.
Ноябрь 1917
—————————–
***
Ветры, ветры, о снежные ветры,
Заметите мою прошлую жизнь.
Я хочу быть отроком светлым
Иль цветком с луговой межи.
Я хочу под гудок пастуший
Умереть для себя и для всех.
Колокольчики звездные в уши
Насыпает вечерний снег.
Хороша бестуманная трель его,
Когда топит он боль в пурге.
Я хотел бы стоять, как дерево,
При дороге на одной ноге.
Я хотел бы под конские храпы
Обниматься с соседним кустом.
Подымайте ж вы, лунные лапы,
Мою грусть в небеса ведром.
<1919-1920>
—————————–
СУКИН СЫН
Снова выплыли годы из мрака
И шумят, как ромашковый луг.
Мне припомнилась нынче собака,
Что была моей юности друг.
Нынче - юность моя отшумела,
Как подгнивший под окнами клен,
Но припомнил я девушку в белом,
Для которой был пес почтальон.
Не у всякого есть свой близкий,
Но она мне как песня была,
Потому что мои записки
Из ошейника пса не брала.
Никогда она их не читала,
И мой почерк ей был незнаком,
Но о чем-то подолгу мечтала
У калины за желтым прудом.
Я страдал… Я хотел ответа…
Не дождался… уехал… И вот
Через годы… известным поэтом
Снова здесь, у родимых ворот.
Та собака давно околела,
Но в ту ж масть, что с отливом в синь,
С лаем ливисто ошалелым
Меня встрел молодой ее сын.
Мать честная! И как же схожи!
Снова выплыла боль души.
С этой болью я будто моложе,
И хоть снова записки пиши.
Рад послушать я песню былую,
Но не лай ты! Не лай! Не лай!
Хочешь, пес, я тебя поцелую
За пробуженный в сердце май?
Поцелую, прижмусь к тебе телом
И как друга введу тебя в дом…
Да, мне нравилась девушка в белом,
Но теперь я люблю в голубом.
31 июля 1924
—————————–
МЕТЕЛЬ
Прядите, дни, свою былую пряжу,
Живой души не перестроить ввек.
Нет!
Никогда с собой я не полажу,
Себе, любимому,
Чужой я человек.
Хочу читать, а книга выпадает,
Долит зевота,
Так и клонит в сон…
А за окном
Протяжный ветр рыдает,
Как будто чуя
Близость похорон.
Облезлый клен
Своей верхушкой черной
Гнусавит хрипло
В небо о былом.
Какой он клен?
Он просто столб позорный -
На нем бы вешать
Иль отдать на слом.
И первого
Меня повесить нужно,
Скрестив мне руки за спиной,
За то, что песней
Хриплой и недужной
Мешал я спать
Стране родной.
Я не люблю
Распевы петуха
И говорю,
Что если был бы в силе,
То всем бы петухам
Я выдрал потроха,
Чтобы они
Ночьми не голосили.
Но я забыл,
Что сам я петухом
Орал вовсю
Перед рассветом края,
Отцовские заветы попирая,
Волнуясь сердцем
И стихом.
Визжит метель,
Как будто бы кабан,
Которого зарезать собрались.
Холодный,
Ледяной туман,
Не разберешь,
Где даль,
Где близь…
Луну, наверное,
Собаки съели -
Ее давно
На небе не видать.
Выдергивая нитку из кудели,
С веретеном
Ведет беседу мать.
Оглохший кот
Внимает той беседе,
С лежанки свесив
Важную главу.
Недаром говорят
Пугливые соседи,
Что он похож
На черную сову.
Глаза смежаются,
И как я их прищурю,
То вижу въявь
Из сказочной поры:
Кот лапой мне
Показывает дулю,
А мать - как ведьма
С киевской горы.
Не знаю, болен я
Или не болен,
Но только мысли
Бродят невпопад.
В ушах могильный
Стук лопат
С рыданьем дальних
Колоколен.
Себя усопшего
В гробу я вижу.
Под аллилуйные
Стенания дьячка
Я веки мертвому себе
Спускаю ниже,
Кладя на них
Два медных пятачка.
На эти деньги,
С мертвых глаз,
Могильщику теплее станет,-
Меня зарыв,
Он тот же час
Себя сивухой остаканит.
И скажет громко:
«Вот чудак!
Он в жизни
Буйствовал немало…
Но одолеть не мог никак
Пяти страниц
Из „Капитала”».
Декабрь 1924
