КИНЖАЛ
превод: Кръстьо Станишев
КИНЖАЛ
Бог Хефест те е изковал,
за да те носи Немезида,
на свободата страж, наказваш ти, кинжал,
последен съдия на срам и на обида.
Щом Зевс мълчи, щом спи и мечът на закона,
проклятия, мечти изпълваш упорит,
ти бдиш зад сянката на трона,
под празнични одежди скрит.
Лъч адски, мълния на богове -
проблясва острие в очите на злодея,
озъртайки се, той немее
сред свойте пирове.
Догонваш го навред - внезапен и студен -
по суша, по море, във храм, под шатри стари,
зад спотаени катинари,
в семеен кръг, в съня блажен.
Пред Цезар зашумя заветен Рубикон,
всевластен, падна Рим с обезглавен закон,
но Брут въстана всеотдаен:
ти, Цезар порази, прегърна той със стон
Помпей, от мрамор горд изваян.
Изчадие на бунт надига злобен вик,
презрян, окървавен, в тъмата
над тялото на свободата
свиреп палач израства в миг.
Апостол на смъртта, той жертви за Аида
изпращаше в последен път,
но прати му небесен съд
и теб, и дева Евменида.
О, праведнико млад, избраник на света,
о, Занд, ти на дръвник угасна.
Но знак на добродетелта -
гласът от мъртва пепел расне.
В Германия си вечна сянка ти,
заплашващ злото с вик мъжествен -
и днес на твоя гроб тържествен
кинжал без надписи пламти.
1821
—————————–
КЪМ ОВИДИЙ
Овидий, аз стоя край тези брегове,
където гонените римски богове
донесе нявга ти и своя прах остави.
Самотният ти плач местата тук прослави.
Но не е онемял на лирата гласът,
с легендата за теб е пълен всеки кът.
Ти вряза живо в моето въображение
пустиня мрачна на поет във заточение,
мъглив небесен свод, безкрайни снегове,
от бедна топлина съгрени брегове.
Във скръбната игра на струните унесен,
Овидий, аз вървях след теб и твойта песен!
И кораба видях - играчка на вълни -
със котва хвърлена край диви равнини -
за нежния певец жестоката награда.
И хълми - без лози, без сянка - нива млада.
Студена Скития тук ражда в снегове
за ужаси войни свирепи синове -
зад Истра за грабеж, и лов се спотаяват.,
селата всеки ден със набег застрашават.
Те плуват сред вълни, преградите ломят
и ловко и без страх по лед звънтящ вървят.
(Диви се ти, Назон, на участта си странна!)
Войнишкия живот презрял от младост ранна,
спокойните коси окичвал с цветове,
изпращал в мека скръб безгрижни часове,
ще бъдеш длъжен ти шлем тежък да наденеш,
да носиш страшен меч до лирата смутена.
Ни щерка, ни жена, ни дружески ръце,
ни музите добри, другарки по сърце
изгнаника-певец в скръбта не ще разсеят.
Напразно грации над песните се реят,
напразно юноши ги знаят наизуст:
години, слава, скръб, нито простора пуст,
ни песни стихнали не ще смилят Октавий.
Ще гаснат твойте дни във старост и забрава.
Ти бляскав гражданин на златен, вечен град,
в земя на варвари, самотен, непознат,
на родната страна гласът не чуваш вече
и пращаш в час горчив послания далече:
„О, моя град свещен ми възвърнете пак,
и сенките добри в наследствения парк!
Приятели, молба на Август изпратете,
наказващата длан със сълзи отклонете!
Но богът гневен щом е тъй неумолим,
щом няма да съзра пак теб, велик мой Рим,
то нека се смекчи съдбата ми ужасна -
да имам гроб поне в Италия прекрасна!”
Чие сърце от лед не ще се посвени
сълзите, твоята покруса да вини?
Кой възгордян ще прочете без умиление
елегиите тихи, сетните творения,
безплодния си стон на нас предал чрез тях?
Суров славянин, аз сълзи тук не пролях,
но ги разбрах добре: изгнаник доброволен,
от себе си, дори от цял свят недоволен,
с душа замислена страната посетих,
където тъжни дни си влачил, вече тих.
И съживил чрез теб мечтите си чудесни,
Овидий, от сърце повторих твойте песни
и техните картини скръбни проверих,
ала мечтите с поглед оскърбих.
Изгнанието как пленяваше очите,
привикнали със сняг и мрак във равнините!
Тук дълго светят прояснени висини,
жестокостта на бури властва малко дни.
Сред скитски брегове преселник нов израства,
синът на жарък Юг - грозд пурпурен проблясва,
Декември смръщен, сив на руски лесове,
отдавна бе настлал дебели снегове,
свистеше зима там, а с пролетно горене
сияйно слънце тук се вдигаше над мене.
Посърнали лъки цъфтяха вече тук,
свободните поля ореше ранен плуг,
и вееше ветрец прохладно вечер в здрача,
над езерни вълни блестеше лед прозрачен,
покрил с кристален пласт заспалите води.
Припомних си как повери несмело ти
в деня, белязан от крилато вдъхновение,
за пръв път свойте крачки със недоумение
на окованите от зимата вълни…
И по леда нов сякаш зърнах в мрачини
как скита тавойта сянка, тъжни звуци вяло
летяха - тъмен стон на болка и раздяла.
Но жив е гордият Овидиев венец!
Уви, посред тълпи захвърлен, глух певец,
незнаен ще съм аз за бъдни поколения!
И като жертва тъмна слабият ми гений
с печални дни, с мълва минутна ще умре…
Но ако късният потомък разбере
за мен и в тоя край далечен той подири
до славния горд прах самотните ми дири -
от бреговете на забравата тогаз
ще литне моят дух признателно тозчас
и ще ме умили това възпоминание.
О, да с е съхрани заветното предание:
пред мрачната съдба и аз смирен стоях,
със теб - по участ, не по слава - равен бях.
Огласял с лира тая северна пустиня,
край Дунав скитах аз, покрай водата синя -
и сякаш щедър грък - зовях за свобода,
а никой не дочу гласът ми във света.
Но чужди равнини, гори със сънни клони
и музите към мене бяха благосклонни.
1821
—————————–
КОВАРНОСТ
Приятелят ти щом на твоя вик
с язвително мълчание отвръща,
щом длан от твойта длан отдръпва в миг
като от зла змия и се извръща,
в теб врязал поглед, остър като щик,
презрително поклащайки главата,
не казвай ти: „Дете е той, болник,
в безумна скръб измъчва си душата”,
не казвай ти: „Неблагодарник стар
е слаб и зъл, за дружба недостоен,
животът му е тягостен кошмар…”
Нима си прав? Нима си ти спокоен?
Ах, да е тъй, би паднал той в прахта,
от тебе да измоли помирение.
Но щом като на дружбата властта
използвал си за злоба и гонение,
но щом си остроумно наранил
наплашеното му въображение
и горда занимавка си открил
в скръбта му, в стенещото унижение,
но щом като с презряна клевета
за него бе невидимото ехо,
верига щом му сложи на врата,
със смях на сънен враг предал го леко,
а той прочел е твойто тайно „аз”,
с печален взор в душата ти погледнал,
словата не хаби, върви тогаз,
осъден от присъдата последна.
1824
—————————–
ПОЕТЪТ И ТЪЛПАТА
Procul este, profani*
Поетът лира вдъхновена
с ръка докосваше едвам.
Той пееше - ала надменна,
тълпата зла, непосветена,
безсмислено стоеше там.
И тая тъпа сган мълвеше:
„Защо ли пей със звучен глас?
Ухото смайва, но е смешен,
каква цел сочи той пред нас?
Дрънчи, а мигар поучава?
Защо сърцата изтерзава -
капризен миг - със песента,
подобно вятъра свободна
и като вятъра безплодна?
Каква ли полза носи тя?”
Поетът
Мълчи, безсмислен, глух народ,
на нужди роб, потънал в пот!
Досаждаш ми с брътвежа важен,
не божи син, а червей нищ -
ти само по тегло цениш
кумира белведерски даже!
Не виждаш в него полза, спиш.
Но бог е тоя мрамор светъл!…
За теб по-скъпо е гърнето,
в което каша си вариш.
Тълпата
Щом на небето си избраник,
отдай, божествен горд посланик,
ти своя дар на наште дни:
сърцата братски промени!
Ний малодушни сме, коварни,
безсрамни, зли, неблагодарни,
ний безсърдечни сме скопци,
клеветници, раби, глупци,
гнездо са свили в нас пороци.
Обикнал ближния, на нас
предай най-смелите уроци,
ще те послушаме тогаз!
Поетът
Махнете се! Поетът мирен
с вас редом няма да върви!
В разврат се вкаменете, лира
не може да ви съживи!
Противни сте ми като гроба!
За свойта глупост или злоба
вий имахте до тоя миг
затвор, топор или камшик.
Достатъчно, раби безумни,
в града ви с улиците шумни -
полезно дело! - смет метат.
Ала забравили служение,
олтар и жертвоприношение,
нима жреци метли държат?
Не за житейското вълнение
и не за корист, не за бой,
родени сме за вдухновение,
за химн, молитва и покой.
1828
—————————–
* Махнете се, непосветени (лат.)
—————————–
ПРЕД БЮСТА НА ЗАВОЕВАТЕЛЯ
Напразно бързаш, грешка няма:
изкуството вдълба с ръка
усмивка - в устните от мрамор,
в челото - гневната резка.
Двусмислен образ! Не случайно!
Такъв бе тоя властелин:
с противочувства свързан трайно,
в живота - с лик на арлекин.
1829
—————————–
СВЕТСКАТА ВЛАСТ
Когато ставаше великият оброк
и сам издъхваше на кръста в мъки бог,
до животворното дърво във здрачината
Мария, грешницата, с Девата пресвята
стояха, две жени,
в неизмерима скръб потънали от дни.
Ала пред кръста честен, сякаш пред вратите
на градския управник - виждат днес очите -
на мястото на святите жени, уви,
поставени са двама страшни часови.
Защо, кажете ми, бди стражата жестока?
Или разпятието е държавна стока
и от крадци и мишки имате вий страх?
По-властен ли е царят на царете с тях?
Или спасявате със сигурна защита
с венеца трънен увенчания властител,
Христа, предал смирено свойта плът без страх
на бич и гвоздеи, на копия и смях?
Боите се, ще оскърбят тълпите груби
тоз, който целия човешки род изкупи?
И господарите да не смути със вик,
не пускат простия народ тук нито миг.
1836
—————————–
***
Exegi monumentum*
Ще си издигна паметник неръкотворен,
към него пътя няма да се скрий в трева,
над оня стълп Александрийски - непокорен
и горд - ще вдигне той глава.
Не, няма да умра, във лирата душата
ще надживей праха, над тлен ще надделей,
и славен ще съм аз, дордето на земята
макар един поет живей.
През Рус, великата, вестта за мен ще мине
и ще ме назоват на не един език -
славянинът, горд внук, тунгузът див и финът
и в степи - волният калмик.
И дълго ще съм жив в народа, във сърцата,
че чувства най-добри пробудих и възпях,
че в моя век жесток възславих свободата,
за падналите милост звах.
О, музо, ти бъди на божи глас послушна,
от хула нямай страх и не търси венци,
хвала и клевета приемай равнодушно
и в спор не влизай със глупци.
1836
—————————–
* Издигнах паметник (лат) - Хораций.
—————————–
КИНЖАЛ
Лемносской бог тебя сковал
Для рук бессмертной Немезиды,
Свободы тайный страж, карающий кинжал,
Последний судия Позора и Обиды.
Где Зевса гром молчит, где дремлет меч Закона,
Свершитель ты проклятий и надежд,
Ты кроешься под сенью трона,
Под блеском праздничных одежд.
Как адской луч, как молния богов,
Немое лезвие злодею в очи блещет,
И озираясь он трепещет,
Среди своих пиров.
Везде его найдет удар нежданный твой:
На суше, на морях, во храме, под шатрами,
За потаенными замками,
На ложе сна, в семье родной.
Шумит под Кесарем заветный Рубикон,
Державный Рим упал, главой поник Закон;
Но Брут восстал вольнолюбивый:
Ты Кесаря сразил - и мертв объемлет он
Помпея мрамор горделивый.
Исчадье мятежей подъемлет злобный крик:
Презренный, мрачный и кровавый,
Над трупом Вольности безглавой
Палач уродливый возник.
Апостол гибели, усталому Аиду
Перстом он жертвы назначал,
Но вышний суд ему послал
Тебя и деву Эвмениду.
О юный праведник, избранник роковой,
О Занд, твой век угас на плахе;
Но добродетели святой
Остался глас в казненном прахе.
В твоей Германии ты вечной тенью стал,
Грозя бедой преступной силе -
И на торжественной могиле
Горит без надписи кинжал.
<Март 1821?>
К ОВИДИЮ
Овидий, я живу близ тихих берегов,
Которым изгнанных отеческих богов
Ты некогда принес и пепел свой оставил.
Твой безотрадный плач места сии прославил;
И лиры нежный глас еще не онемел;
Еще твоей молвой наполнен сей предел.
Ты живо впечатлел в моем воображенье
Пустыню мрачную, поэта заточенье,
Туманный свод небес, обычные снега
И краткой теплотой согретые луга.
Как часто, увлечен унылых струн игрою,
Я сердцем следовал, Овидий, за тобою!
Я видел твой корабль игралищем валов
И якорь, верженный близ диких берегов,
Где ждет певца любви жестокая награда.
Там нивы без теней, холмы без винограда;
Рожденные в снегах для ужасов войны,
Там хладной Скифии свирепые сыны,
За Истром утаясь, добычи ожидают
И селам каждый миг набегом угрожают.
Преграды нет для них: в волнах они плывут
И по льду звучному бестрепетно идут.
Ты сам (дивись, Назон, дивись судьбе превратной!),
Ты, с юных лет презрев волненье жизни ратной,
Привыкнув розами венчать свои власы
И в неге провождать беспечные часы,
Ты будешь принужден взложить и шлем тяжелый,
И грозный меч хранить близ лиры оробелой.
Ни дочерь, ни жена, ни верный сонм друзей,
Ни музы, легкие подруги прежних дней,
Изгнанного певца не усладят печали.
Напрасно грации стихи твои венчали,
Напрасно юноши их помнят наизусть:
Ни слава, ни лета, ни жалобы, ни грусть,
Ни песни робкие Октавия не тронут;
Дни старости твоей в забвении потонут.
Златой Италии роскошный гражданин,
В отчизне варваров безвестен и один,
Ты звуков родины вокруг себя не слышишь;
Ты в тяжкой горести далекой дружбе пишешь:
«О, возвратите мне священный град отцов
И тени мирные наследственных садов!
О други, Августу мольбы мои несите,
Карающую длань слезами отклоните,
Но если гневный бог досель неумолим
И век мне не видать тебя, великий Рим, -
Последнею мольбой смягчая рок ужасный,
Приближьте хоть мой гроб к Италии прекрасной!»
Чье сердце хладное, презревшее харит,
Твое уныние и слезы укорит?
Кто в грубой гордости прочтет без умиленья
Сии элегии, последние творенья,
Где ты свой тщетный стон потомству передал?
Суровый славянин, я слез не проливал,
Но понимаю их; изгнанник самовольный,
И светом, и собой, и жизнью недовольный,
С душой задумчивой, я ныне посетил
Страну, где грустный век ты некогда влачил.
Здесь, оживив тобой мечты воображенья,
Я повторил твои, Овидий, песнопенья
И их печальные картины поверял;
Но взор обманутым мечтаньям изменял.
Изгнание твое пленяло втайне очи,
Привыкшие к снегам угрюмой полуночи.
Здесь долго светится небесная лазурь;
Здесь кратко царствует жестокость зимних бурь.
На скифских берегах переселенец новый,
Сын юга, виноград блистает пурпуровый.
Уж пасмурный декабрь на русские луга
Слоями расстилал пушистые снега;
Зима дышала там - а с вешней теплотою
Здесь солнце ясное катилось надо мною;
Младою зеленью пестрел увядший луг;
Свободные поля взрывал уж ранний плуг;
Чуть веял ветерок, под вечер холодея;
Едва прозрачный лед, над озером тускнея,
Кристаллом покрывал недвижные струи.
Я вспомнил опыты несмелые твои,
Сей день, замеченный крылатым вдохновеньем,
Когда ты в первый раз вверял с недоуменьем
Шаги свои волнам, окованным зимой…
И по льду новому, казалось, предо мной
Скользила тень твоя, и жалобные звуки
Неслися издали, как томный стон разлуки.
Утешься; не увял Овидиев венец!
Увы, среди толпы затерянный певец,
Безвестен буду я для новых поколений,
И, жертва темная, умрет мой слабый гений
С печальной жизнию, с минутною молвой…
Но если, обо мне потомок поздний мой
Узнав, придет искать в стране сей отдаленной
Близ праха славного мой след уединенный -
Брегов забвения оставя хладну сень,
К нему слетит моя признательная тень,
И будет мило мне его воспоминанье.
Да сохранится же заветное преданье:
Как ты, враждующей покорствуя судьбе,
Не славой - участью я равен был тебе.
Здесь, лирой северной пустыни оглашая,
Скитался я в те дни, как на брега Дуная
Великодушный грек свободу вызывал,
И ни единый друг мне в мире не внимал;
Но чуждые холмы, поля и рощи сонны,
И музы мирные мне были благосклонны.
1821
—————————–
КОВАРНОСТЬ
Когда твой друг на глас твоих речей
Ответствует язвительным молчаньем;
Когда свою он от руки твоей,
Как от змеи, отдёрнет с содроганьем;
Как, на тебя взор острый пригвоздя,
Качает он с презреньем головою, -
Не говори: «Он болен, он дитя,
Он мучится безумною тоскою»;
Не говори: «Неблагодарен он;
Он слаб и зол, он дружбы недостоин;
Вся жизнь его какой-то тяжкий сон»…
Ужель ты прав? Ужели ты спокоен?
Ах, если так, он в прах готов упасть,
Чтоб вымолить у друга примиренье.
Но если ты святую дружбы власть
Употреблял на злобное гоненье;
Но если ты затейливо язвил
Пугливое его воображенье
И гордую забаву находил
В его тоске, рыданьях, униженье;
Но если сам презренной клеветы
Ты про него невидимым был эхом;
Но если цепь ему накинул ты
И сонного врагу предал со смехом,
И он прочёл в немой душе твоей
Всё тайное своим печальным взором, -
Тогда ступай, не трать пустых речей -
Ты осуждён последним приговором.
1824
—————————–
ПОЭТ И ТОЛПА
Procul este, profani.
Поэт по лире вдохновенной
Рукой рассеянной бряцал.
Он пел - а хладный и надменный
Кругом народ непосвященный
Ему бессмысленно внимал.
И толковала чернь тупая:
«Зачем так звучно он поёт?
Напрасно ухо поражая,
К какой он цели нас ведёт?
О чём бренчит? чему нас учит?
Зачем сердца волнует, мучит,
Как своенравный чародей?
Как ветер, песнь его свободна,
Зато как ветер и бесплодна:
Какая польза нам от ней?»
Поэт
Молчи, бессмысленный народ,
Подёнщик, раб нужды, забот!
Несносен мне твой ропот дерзкий,
Ты червь земли, не сын небес;
Тебе бы пользы всё - на вес
Кумир ты ценишь Бельведерский.
Ты пользы, пользы в нём не зришь.
Но мрамор сей ведь бог!.. так что же?
Печной горшок тебе дороже:
Ты пищу в нём себе варишь.
Чернь
Нет, если ты небес избранник,
Свой дар, божественный посланник,
Во благо нам употребляй:
Сердца собратьев исправляй.
Мы малодушны, мы коварны,
Бесстыдны, злы, неблагодарны;
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы;
Гнездятся клубом в нас пороки.
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя.
Поэт
Подите прочь - какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело,
Не оживит вас лиры глас!
Душе противны вы, как гробы.
Для вашей глупости и злобы
Имели вы до сей поры
Бичи, темницы, топоры; -
Довольно с вас, рабов безумных!
Во градах ваших с улиц шумных
Сметают сор, - полезный труд! -
Но, позабыв своё служенье,
Алтарь и жертвоприношенье,
Жрецы ль у вас метлу берут?
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
1828
—————————–
К БЮСТУ ЗАВОЕВАТЕЛЯ
Напрасно видишь тут ошибку:
Рука искусства навела
На мрамор этих уст улыбку,
А гнев на хладный лоск чела.
Недаром лик сей двуязычен.
Таков и был сей властелин:
К противочувствиям привычен,
В лице и в жизни арлекин.
1828-1829
—————————–
МИРСКАЯ ВЛАСТЬ
Когда великое свершалось торжество
И в муках на кресте кончалось божество,
Тогда по сторонам животворяща древа
Мария-грешница и пресвятая дева
Стояли две жены,
В неизмеримую печаль погружены.
Но у подножия теперь креста честнаго,
Как будто у крыльца правителя градскаго,
Мы зрим поставленных на место жен святых
В ружье и кивере двух грозных часовых.
К чему, скажите мне, хранительная стража?
Или распятие казенная поклажа,
И вы боитеся воров или мышей?
Иль мните важности придать царю царей?
Иль покровительством спасаете могучим
Владыку, тернием венчанного колючим,
Христа, предавшего послушно плоть свою
Бичам мучителей, гвоздям и копию?
Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
И, чтоб не потеснить гуляющих господ,
Пускать не велено сюда простой народ?
1836
—————————–
***
Exegi monumentum
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не заростет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру - душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит -
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгуз, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокой век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспаривай глупца.
21 августа 1836
