Михаил Лермонтов

превод: Найден Вълчев

Ой те тебе, царю наш Иван Василевич!
Ний за теб тази песен изпяхме,
за търговеца смел - Калашников
и за твоя най-верен опричник.
Натъкмихме я тук по старинен напев,
с гусли стари си леко пригласяхме
и разказвахме ний и нареждахме.
С тази песен народът тешеше се,
а боляринът Матвей Ромодановски
ни почерпи по чаша медовина,
пък жена му - болярката белолика -
ни поднесе на блюдо сребърно
тънка кърпа, с коприна извезана.
Те ни гощаваха три дни и три нощи
и все слушаха - не се наслушаха.

І.

Не блести на небето ясно слънчице
и не му се радват сини облаци:
то на царска трапеза със златна корона
седи цар Иван Василевич - Иван Грозни.
Зад гърба му стои прислугата,
срещу него - князе и боляри са,
а до него - неговите опричници.
И пирува царят - за слава божия
и за свое удоволствие и веселие.

Радва се царят, смее се и заповядва
да наточат във златните кани
от сладкото вино задморско,
да почерпят днес всеки опричник.
И всички пили и славили царя.

Само един от тях, от войниците,
един храбър воин, буен младеж,
не намокрил мустак в кованата кана.
Навел към земята тъмни очи,
отпуснал мрачно глава на гърдите си,
той нещо дълбоко и тежко премислял.

Навъсил царят вежди черни
и погледнал към него с очи зорки,
както ястребът поглежда от висината
към младия сивокрил гълъб,
ала поглед не дигнал боецът.
Чукнал царят със царския жезъл,
забил се върхът му железен във пода,
откънтяла дъската дъбова,
ала пак не помръднал войникът.
И му викнал застрашително царят.
Чак тогава се сепнал добрият опричник.

- Хей ти, верни мой войне Кирибеевич,
да не си за измяна замислил?
Да не си ти на моята слава завидил?
Или честната служба ти е омръзнала?
Кога месецът грейне - звездите се радват,
че по светло ще скитат в небето,
а която зад облак тули се -
към земята стремглаво полита…
Неприлично е тук Кирибеевич,
да те царската радост не радва!
Че нали си сам син на Милютини,
от почтения род на Скуратови…

Отговаря така Кирибеевич,
като ниско на царя се кланя:

- Царю наш, ти Иван Василевич!
Не кори твоя раб недостоен:
не се гаси със вино огъня в сърцето,
не се избягва никъде от черните мисли!
А ако разгневих те - твоя воля:
заповядай, царю, да ми вземат главата,
тя и без това тежи на плещите ми вече
и сама се към черната пръст навежда.

И му казал тогава цар Иван Василевич:
- А кажи за какво има ти да тъгуваш?
Да не се е изтъркал кафтана ти сърмен,
да не се е износил калпака ти самурен,
да не са се привършили нещо парите ти?
Или се нейде нащърби твоята сабя?
Или окуця коня ти от крива подкова?
Или теб победи те в юмручен бой
при Москва река някой син на търговец?

Отговаря така Кирибеевич,
като клати главата си къдрава:

- Не се е родила тази ръка омагьосана
ни в болярски род, ни в търговския;
моят степен жребец стъпя весело;
като слънце искри мойта сабя източена,
а изляза ли в някой ден празничен -
не по-лошо от всички облечен съм.

Като скръцне седлото и с коня си тръгна
да се поскитам към Москва река,
като стегна поясче копринено,
като кривна шапка кадифена,
обшита с кожички самурени -
застават край портите дъсчени
момичета чудни и млади невести
и ме гледат, и тихо за мене си шепнат.
Само една не ме гледа, не ме вижда
и очите си крие от мен зад наметката…

По цяла Русия, нашата света майчица,
няма втора такава красавица:
като ходи - сякаш че е лебед,
като гледа - сякаш че е гълъб,
като дума - сякаш славей пее.
Бузите й аленеят, руменеят
като изгрева на небето божие.
По плещите й се спускат и се вият
коси руси, та златисти
и с гръдта й бяла се целуват.
От семейство на търговец тя е
и нарича се Альона Дмитревна.

Като я видя - свят ми се завива:
отпускат се ръцете ми силни,
помрачават се очите ми бойки.
Тъжно ми е, скръбно ми е, царю славни,
сам на този свят да самотувам.
Омръзнаха ми коне бързоноги,
омръзнаха ми премени сърмени
и не искам ни сребро, ни злато:
с кого парите си да разделя,
кому кафтаните си да покажа,
пред кого да бъда смел и храбър?
Пусни ме да ида в приволжките степи,
свободно казашки живот да живея.
Нека там сложа главата си буйна,
нека там ме прониже поганско копие
и си разделят със стръв татарите
коня ми хубав, острата ми сабя
и седлото ми чудно черкезко.
Очите ми гераци ще изпият,
костите ми ще измие тих дъждец ,
а над моя прах злочест ще вейне вятър
и на четири страни ще го развее!…

И засмя се, и рече Иван Василевич:
- Е, мой верни слуга! В тази твоя беда
ще се постарая да ти помогна.
На, вземи моя пръстен ахатов,
вземи и огърлицата ми бисерна.
Поклони се най-първо на умната сватя
след това изпрати драгоценните дари
ти на свойта Альона Дмитревна:
ако те залюби - дигай сватба,
ако не те залюби - не тъгувай.

- Ой те тебе, царю наш Иван Василевич!
Подведе те лукавият ти раб,
не ти казах докрая аз правдата.
Не ти казах, че красавицата чудна
в божия църква е венчана,
венчана е за млад търговец
по нашия, по християнския закон…

Ей, гуслари, стойте - гуслите настройте!
Ей, гуслари, пийте - правдата не крийте!
Разтушете вий болярина чудесен
и болярката му белолика!

ІІ.

Зад тезгяха си търгува млад търговец,
снажен юначина - Степан Парамонович,
по фамилия Калашников.
Той разгъва платове копринени,
той посреща с топли думи гостите,
все брои сребро и злато,
ала нещо недобри са сметките:
преминават покрай него богаташите
и към стоките му не поглеждат.

Свършиха вечерните в светите църкви.
Спуска се над Кремъл залезът малинов.
По небето сиви облаци се носят,
че пищи и гони ги виелица.
И тържището полека опустява.
Парамонович затваря своето дюкянче,
хлопва тежката му дъбова врата,
със пружинен немски катинар заключва,
връзва зло, зъбато куче
на верига досами стъпалото
и замислен към дома си тръгва,
към жена си млада зад Москва река.

И пристига във високата си къща,
и се чуди Степан Парамонович:
не го среща младата му стопанка,
не е покрита с бяла покривка масата,
а свещта пред иконата едва блещука.
И вика той старата тяхна прислужница:
- Я кажи, разкажи, Еремеевна,
де се е скрила, де се е дянала
по това време Альона Дмитревна?
И къде ми са вече дечицата -
бързо ли вечеряха, заиграха ли се,
или рано в леглата си легнаха?

- Господарю мой, Степан Парамонович,
ще ти кажа аз чудо нечувано:
на вечерня отиде Альона Дмитревна,
ето попа се върна с младата попадия,
запалиха свещ, седнаха да вечерят,
а до този час твоята стопанка
от молитва не се е завърнала.
А децата ти малки нито си легнаха,
нито отидоха да си играят -
плачат ли, плачат без спиране.

Тежка мисъл тежко прониза
младия търговец Калашников.
Той стана, загледа през прозореца:
на улицата черна нощ се чернее,
вали бял сняг, стеле се, стеле се
и закрива следите човешки.

Но чува - във пруста се тропва,
после чува забързани стъпки,
обръща се и гледа - Боже Господи! -
пред него стои младата му жена,
стои бледа, съвсем разбрадена,
русите й коси разбъркани,
със скреж и със сняг насипани,
очите й мътни като на луда,
устните й шепнат непонятни думи…

- Где се скиташ, жено, по туй време?
По какви метохи и ханища?
Защо са разбъркани косите ти,
защо са изпокъсани дрехите ти?
Къде си пирувала, где си бродила
ти със синчагите болярски?
Не затуй пред светите икони
ние с тебе, жена, се обрекохме
и си разменихме златни пръстени…
Ще те заключа със железен катанец
зад дъбова врата обкована -
белия свят вече да не виждаш,
честното ми име да не срамиш…

Чула всичко това Альона Дмитревна,
залюля се като лист трепетликов,
затрепера цяла, гълъбичката,
глухо и горко-горко проплака
и на мъжа си в нозете падна.

- Мой стопанино, ясно мое слънчице,
или ме убий, или ме изслушай!
Думите ти режат като остър нож.
От тях сърцето ми се разкъсва.
Не се плаша от лютата смърт,
не се плаша от хорските приказки,
страх ме е мене от твоята ярост!

От вечерня към къщи се връщах
все по улицата - сама-саменичка.
И ми се счу - като че ли снегът хрущи.
Огледах се - човек тича.
Краката ми се подкосиха.
Лицето си закрих със шала,
но той силно за ръцете ме хвана
и ми каза с горещо шептене:
- Защо се плашиш, мила хубавице?
Аз не съм ни крадец, ни разбойник,
страж на царя съм аз, цар Иван Грозни,
и се казвам самин Кирибеевич,
от достойния род на Малютини.
Още повече аз се изплаших.
Завъртя ми се страшно главата,
а започна той да ме целува,
да ме гали и да ме разпитва:
- Кажи само какво искаш,
моя мила, моя драгоценна!
Злато ли искаш или бисери?
Атлази или скъпоценни камъни?
Като царица светла ще те пременя,
та всичко тук ще ти завиди.
Не ме оставяй само грешен да умра:
обикни ме, ясна моя, прегърни ме,
па макар единствен път да бъде!

И ме галеше, и ме целуваше,
на страните ми и досега горят
и с изгарящ пламък се разливат
целувките негови окаяни.
И отвсякъде съседките ни гледаха,
смееха се и с пръст ни сочеха…

Щом се откъснах от ръцете му,
хукнах бежешком насам, към къщи,
но остана в ръцете му разбойнишки
пъстрата ми кърпа - твой подарък -
и наметката моя, бухарската.
Засрами ме той, опозори ме,
мене - честната и непорочната -
и какво съседките ни зли ще кажат,
как пред погледите им ще се явя?

О, не давай ме ти, свойта вярна жена,
на мълвата злохулна във лапите!
На кого, освен теб, мога да се надявам?
От кого бих могла да търся помощ?
Сиротинка съм аз тук на белия свят;
родният ми баща е в черната земя,
до него лежи моята майчица.
по-стария ми брат, ти сам знаеш,
по пътища чужди замина, изчезна,
по-младият ми брат дете е малко
и още нищо не разбира…

Така говореше Альона Дмитревна
и се в сълзи горещи заливаше.

И изпраща Степан Парамонович
за своите по-малки братя;
и дошли те и двамата, поклонили се
и на брата си тъй промълвили:
- Разкажи, наш брате по-старши,
с теб какво се е случило, станало,
за какво ни извика във тъмната нощ,
в тъмната нощ мразовита?

- Ще ви кажа аз, братя любезни,
че беда се е страшна с мен случила:
опетнил е честта ни семейна
днес опричник един - Кирибеевич.
Такава обида не понася душата ми,
не търпи и сърцето ми младо.
Като почне от утре юмручният бой
пред Москва река, пред очите на царя
ще изляза на бой с Кирибеевич.
Ще се бия на смърт, до сетни сили;
ако той ме убие - излезте вие
за светата правда майчица.
Не плашете се, братя рождени!
По сте млади, по-силни сте вие,
по-малко грехове сте сторили
и Господ Бог ще ви закриля!

И отвърнали двамата братя:
- Накъдето вее вятър в небето,
натам плуват послушните облаци
кога писне орел и повика
в долината на страшните кървави битки
пир да пирува над вражите трупове -
накъм него орлетата млади се слитат.
Старши братле, наш втори бащица,
прави всичко тъй, както сам знаеш:
ний ще бъдем до тебе, зад тебе!

Ей, гуслари, стойте - гуслите настройте!
Ей, гуслари, пийте - правдата не крийте!
Разтушете вий боляринът чудесен
и болярката му белолика!

ІІІ.

Над Москва велика, златокуполна,
над зъбчатите стени на Кремъл,
като гони облаците рейнати
и по дъсчените покриви играе,
от гори далечни, откъм сини планини
иде весело зората алена.
Разпиляла златогрейните си къдри,
тя се мие в едрозърнестия сняг
и като красавица пред огледало
гледа към небето и се смее.
Но какво ни носиш ти, зора пробудна,
и защо така си радостна сега?

А прииждат, а се сбират
храбрите бойци московски
при Москва река за юмручен бой -
да се развлекат за час във празника.
Пристига с голяма дружина и царят -
все боляри и верни опричници.
Заповядва да опънат верига сребърна
от халки с чисто злато споени.
Оградиха със нея дор 25 сажена,
25 сажена за юмручен бой.
Заповяда тогава цар Иван Василевич
виком да викнат думите негови:
- Где сте вие, мои храбри войни?
Разтушете царя - вашия бащица.
Влизайте във сребърния кръг;
който победи - от мен награда има,
който мъртъв падне - него Бог ще го помилва.

И излиза храбрият Кирибеевич,
на царя мълком ниско се кланя,
снема от плещи шуба кадифена,
опира на хълбок лява ръка,
оправя с дясна шапка алена
и очаква противник да дойде.
Три пъти виком подканят -
никой не се и помръдва,
само един друг се побутват.

А се разхожда гордо Кирибеевич,
над бойците плашливи надсмива се:
- Нещо млъкнахте и се замислихте?
Ала аз обещавам пред празника -
жив ще пусна противника, щом се покае,
само царя - бащицата наш, ще порадвам.

Изведнъж се разцепва тълпата
и излиза Степан Парамонович,
млад търговец - снажен юначина,
по фамилия Калашников.
Първом кланя се той на царя страшен,
после на белия Кремъл и светите църкви,
сетне на целия руски народ.
Горят очите му соколови,
в Кирибеевич яростно вперени.
Срещу него той иде, спира се,
слага мълком за бой ръкавиците,
едри плешки широко разкършва
и поглажда брадата си къдрава.

А насреща му сам Кирибеевич:
- Я кажи ми ти, момко юначен,
ти от кой си род и фамилия
и по име теб как те наричат?
Да се знае - кому панихида да служим,
да се знае с кого да се похваля.

И отвръща Степан Парамонович:
- Мен ме казват Степан Калашников.
Аз от честен баща съм роден,
по закона Господен съм честно живял,
не съм бил в тъмнината разбойник
и безсрамно във черните нощи
не съм чужди жени позорил…
И ти каза тук вярно и точно:
за един от нас - панихида ще служат.
И не някога - утре по пладне!
И един от нас горд ще се хвали,
със другарите свои щом пир запирува.
Не на смях и шега аз излизам сега
срещу тебе, нечестен поганецо,
на последен, на страшен двубой!

Щом чу всичко това, Кирибеевич
побледня като есенен сняг:
зорките му очи се замъглиха,
по гърба му мраз пролази
и на устните му думата се спря…

Ей ги, мълком двамата се разминават
и започва богатирският им бой.

Пръв замахна Кирибеевич
и удари пръв Калашников:
залюля се цял Степан Парамонович,
че го шибна Кирибеевич тъй силно,
та юнашката му гръд пропука.
А на тази гръд висеше меден кръст
със светите мощи от преславен Киев.
Кръста се прегъна, във гръдта се вряза
и кръвта като роса от там закапа.
Глухо каза Степан Парамонович:
- Тъй ще стане, както е отсъдено,
но докрай ще се бия за правдата!
И намери той сгода и се приготви,
всички сили в юмрука си тежък събра
и удари омразния свой ненавистник
право в лявото сляпо око.

Опричникът леко и глухо простена,
залюля се, залюля се и падна мъртъв.
Падна възнак на белия сняг,
на белия сняг като млад бор,
като млад бор във буря страхотна,
от земята из корен изкъртен.
И видял тази смърт, Иван Грозни
черни вежди сурово навъси,
тропна властно и рече в гнева си
да се хване търговеца силен
и пред царя да бъде доведен.

Тъй му каза православният цар:
- Кажи ми ти по правда и по съвест -
дали искаше или случайно
уби войника ми най-верен,
най-верния ми воин Кирибеевич?

- Ще ти кажа, царю православни:
убих го аз по съвест и по воля,
а защо, за какво - на теб няма да кажа.
Ще го кажа аз само на Господа.
Заповядай и мен да убият,
нека отсекат главата ми покорна,
не оставяй само децата ми малки,
не оставяй само вдовицата ми млада
и двамата ми братя без твоята милост…

- Добре направи, дете мое,
юнако смел, сине търговски,
че ми каза ти всичко по съвест.
Жена ти млада и твойте сирачета,
ей ти моята дума, помилвам ги;
твойте братя от днешния ден
могат мирно по цялото царство
да търгуват без мито и данъци;
а ти - качвай се горе на мястото лобно
и сложи сам главата си буйна.
Аз ще кажа да наточат брадвата,
ще заръчам да пременят палача,
ще заповядам да бият камбаните,
за да знаят всички люде московски,
че и ти от мен не си забравен…

Ах, унило гърмят, плачат камбаните,
разгласяват жестоката вест
и народ се събира, събира, събира се.
А в средата на лобното място
в дреха червена със златни копчета,
с тежка брадва до блясък наточена,
се разхожда палачът и весело
кръвожадни ръчища потрива.
Той очаква юнака юначен,
а юнакът юначен - търговецът млади -
се със своите братя прощава:

- Хайде, братя рождени и кръвни,
хайде да се целунем, да се прегърнем
пред раздялата наша последна.
Поклонете се на Альона Дмитревна,
да не плаче за мене кажете й,
да не казва тя нищо за мен на децата ми;
поклонете се на стряхата бащина,
на всички далечни и близки приятели,
помолете се в църквата божия
за душата ми - душата на грешния!

И убили Степан Калашников,
смърт жестока и диво позорна,
и главата му в кръв се търкулнала
до големия пън на земята.

И го мълком погребали зад Москва река,
сред полето между трите пътя -
между Тулския, Рязанския и Владимирския.
И на гроба му могила насипали,
и на могилата кръст кленов поставили.
И шумят ветровете, и пеят, и плачат
над черния му гроб безименен.
Минават край него в пътя си хората:
мине стар човек - прекръсти се,
мине млад човек - поклони се,
мине девойка - натъжи се,
минат гуслари - песен запеят.

Ей, момчета, бурливи
с гусли жалостиви,
с гласове звънливи!
Почнахте чудесно - свършвайте чудесно,
всичко в песента си разкажете честно.
На болярина чутовен - слава!
На болярката красива - слава!
На народа християнски - слава, слава!

1837

—————————–

ПЕСНЯ
ПРО ЦАРЯ ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА,
МОЛОДОГО ОПРИЧНИКА
И УДАЛОГО КУПЦА КАЛАШНИКОВА

Ох ты гой еси, царь Иван Васильевич!
Про тебя нашу песню сложили мы,
Про твово любимого опричника
Да про смелого купца, про Калашникова;
Мы сложили ее на старинный лад,
Мы певали ее под гуслярный звон
И причитывали да присказывали.
Православный народ ею тешился,
А боярин Матвей Ромодановский
10 Нам чарку поднес меду пенного,
А боярыня его белолицая
Поднесла нам на блюде серебряном
Полотенце новое, шелком шитое.
Угощали нас три дни, три ночи
И всё слушали - не наслушались.

1.

Не сияет на небе солнце красное,
Не любуются им тучки синие -
То за трапезой сидит во златом венце,
Сидит грозный царь Иван Васильевич.
Позади его стоят стольники,
Супротив его всё бояре да князья,
По бокам его всё опричники;
И пирует царь во славу божию,
В удовольствие свое и веселие.

Улыбаясь, царь повелел тогда
Вина сладкого заморского
Нацедить в свой золоченый ковш
И поднесть его опричникам.
- И все пили, царя славили.

Лишь один из них, из опричников,
Удалой боец, буйный молодец,
В золотом ковше не мочил усов;
Опустил он в землю очи темные,
Опустил головушку на широку грудь -
А в груди его была дума крепкая.

Вот нахмурил царь брови черные
И навел на него очи зоркие,
Словно ястреб взглянул с высоты небес
На младого голубя сизокрылого, -
Да не поднял глаз молодой боец.
Вот об землю царь стукнул палкою,
И дубовый пол на полчетверти
Он железным пробил оконечником -
Да не вздрогнул и тут молодой боец.
Вот промолвил царь слово грозное -
И очнулся тогда добрый молодец.

«Гей ты, верный наш слуга Кирибеевич,
Аль ты думу затаил нечестивую?
Али славе нашей завидуешь?
Али служба тебе честн?ая прискучила?
Когда всходит месяц - звезды радуются,
Что светлей им гулять по подн?ебесью,
А которая в тучку прячется,
Та стремглав на землю падает…
Неприлично же тебе, Кирибеевич,
Царской радостью гнушатися, -
А из роду ты ведь Скуратовых,
И семьею ты вскормлен Малютиной!..»

Отвечает так Кирибеевич,
Царю грозному в пояс кланяясь:

«Государь ты наш Иван Васильевич!
Не кори ты раба недостойного:
Сердца жаркого не залить вином,
Думу черную - не запотчевать!
А прогневал я тебя - воля царская:
Прикажи казнить, рубить голову, -
Тяготит она плечи богатырские
И сама к сырой земле она клонится».

И сказал ему царь Иван Васильевич:
«Да об чем бы тебе, молодцу, кручиниться?
Не истерся ли твой парчев?ой кафтан?
Не измялась ли шапка соболиная?
Не казна ли у тебя поистратилась?
Иль зазубрилась сабля закаленная?
Или конь захромал, худо кованный?
Или с ног тебя сбил на кулачном бою,
На Москве-реке, сын купеческий?»

Отвечает так Кирибеевич,
Покачав головою кудрявою:

«Не родилась та рука заколдованная
Ни в боярском роду, ни в купеческом;
Аргамак мой степной ходит весело;
Как стекло горит сабля вострая;
А на праздничный день твоей милостью
Мы не хуже другого нарядимся.

Как я сяду-поеду на лихом коне
За Москву-реку покататися,
Кушачком подтянуся шелковым,
Заломлю набочок шапку бархатную,
Черным соболем отороченную, -
У ворот стоят у тесовыих
Красны девушки да молодушки
И любуются, глядя, перешептываясь;
Лишь одна не глядит, не любуется,
Полосатой фатой закрывается…

На святой Руси, нашей матушке,
Не найти, не сыскать такой красавицы:
Ходит плавно - будто лебедушка;
Смотрит сладко - как голубушка;
Молвит слово - соловей поет;
Горят щеки ее румяные,
Как заря на небе божием;
Косы русые, золотистые,
В ленты яркие заплетенные,
По плечам бегут, извиваются,
С грудью белою целуются.
Во семье родилась она купеческой,
Прозывается Алёной Дмитревной.

Как увижу ее, я и сам не свой:
Опускаются руки сильные,
Помрачаются очи бойкие.
Скучно, грустно мне, православный царь,
Одному по свету маяться.
Опостыли мне кони легкие,
Опостыли наряды парчовые,
И не надо мне золотой казны:
С кем казною своей поделюсь теперь?
Перед кем покажу удальство свое?
Перед кем я нарядом похвастаюсь?

Отпусти меня в степи приволжские,
На житье на вольное, на казацкое.
Уж сложу я там буйную головушку
И сложу на копье бусурманское;
И разделят по себе злы татаровья
Коня доброго, саблю острую
И седельце браное черкасское.
Мои очи слезные коршун выклюет,
Мои кости сирые дождик вымоет,
И без похорон горемычный прах
На четыре стороны развеется!..»

И сказал, смеясь, Иван Васильевич:
«Ну, мой верный слуга! я твоей беде,
Твоему горю пособить постараюся.
Вот возьми перстенек ты мой яхонтовый
Да возьми ожерелье жемчужное.
Прежде свахе смышленой покланяйся
И пошли дары драгоценные
Ты своей Алёне Дмитревне:
Как полюбишься - празднуй свадебку,
Не полюбишься - не прогневайся».

Ох ты гой еси, царь Иван Васильевич!
Обманул тебя твой лукавый раб,
Не сказал тебе правды истинной,
Не поведал тебе, что красавица
В церкви божией перевенчана,
Перевенчана с молодым купцом
По закону нашему христианскому…

Ай, ребята, пойте - только гусли стройте!
Ай, ребята, пейте - дело разумейте!
Уж потешьте вы доброго боярина
И боярыню его белолицую!

2.

За прилавкою сидит молодой купец,
Статный молодец Степан Парамонович,
По прозванию Калашников;
Шелковые товары раскладывает,
Речью ласковой гостей он заманивает,
Злато, серебро пересчитывает.
Да недобрый день задался ему:
Ходют мимо баре богатые,
В его лавочку не заглядывают.

Отзвонили вечерню во святых церквах;
За Кремлем горит заря туманная;
Набегают тучки на небо, -
Гонит их метелица распеваючи.
Опустел широкий гостиный двор.
Запирает Степан Парамонович
Свою лавочку дверью дубовою
Да замком немецким со пружиною;
Злого пса-ворчуна зубастого
На железную цепь привязывает,
И пошел он домой, призадумавшись,
К молодой хозяйке за Москву-реку.

И приходит он в свой высокий дом,
И дивится Степан Парамонович:
Не встречает его молода жена,
Не накрыт дубовый стол белой скатертью,
А свеча перед образом еле теплится.
И кличет он старую работницу:
«Ты скажи, скажи, Еремеевна,
А куда девалась, затаилася
В такой поздний час Алёна Дмитревна?
А что детки мои любезные -
Чай, забегались, заигралися,
Спозаранку спать уложилися?»

«Господин ты мой Степан Парамонович,
Я скажу тебе диво дивное:
Что к вечерне пошла Алёна Дмитревна;
Вот уж поп прошел с молодой попадьей,
Засветили свечу, сели ужинать, -
А по сю пору твоя хозяюшка
Из приходской церкви не вернулася.
А что детки твои малые
Почивать не легли, не играть пошли -
Плачем плачут, всё не унимаются».

И смутился тогда думой крепкою
Молодой купец Калашников;
И он стал к окну, глядит на улицу -
А на улице ночь темнехонька;
Валит белый снег, расстилается,
Заметает след человеческий.

Вот он слышит, в сенях дверью хлопнули,
Потом слышит шаги торопливые;
Обернулся, глядит - сила крестная! -
Перед ним стоит молода жена,
Сама бледная, простоволосая,
Косы русые расплетенные
Снегом-инеем пересыпаны;
Смотрют очи мутные как безумные;
Уста шепчут речи непонятные.

«Уж ты где, жена, жена, шаталася?
На каком подворье, на площади,
Что растрепаны твои волосы,
Что одёжа твоя вся изорвана?
Уж гуляла ты, пировала ты,
Чай, с сынками всё боярскими!..
Не на то пред святыми иконами
Мы с тобою, жена, обручалися,
Золотыми кольцами менялися!..
Как запру я тебя за железный замок,
За дубовую дверь окованную,
Чтоб свету божьего ты не видела,
Мое имя честное не порочила…»

И, услышав то, Алёна Дмитревна
Задрожала вся, моя голубушка,
Затряслась, как листочек осиновый,
Горько-горько она восплакалась,
В ноги мужу повалилася.

«Государь ты мой, красно солнышко,
Иль убей меня, или выслушай!
Твои речи - будто острый нож;
От них сердце разрывается.
Не боюся смерти лютыя,
Не боюся я людской молвы,
А боюсь твоей немилости.

От вечерни домой шла я нонече
Вдоль по улице одинёшенька.
И послышалось мне, будто снег хрустит,
Оглянулася - человек бежит.
Мои ноженьки подкосилися,
Шелковой фатой я закрылася.
И он сильно схватил меня за руки
И сказал мне так тихим шепотом:
„Что пужаешься, красная красавица?
Я не вор какой, душегуб лесной,
Я слуга царя, царя грозного,
Прозываюся Кирибеевичем,
А из славной семьи из Малютиной…”
Испугалась я пуще прежнего;
Закружилась моя бедная головушка.
И он стал меня целовать-ласкать
И, целуя, всё приговаривал:
„Отвечай мне, чего тебе надобно,
Моя милая, драгоценная!
Хочешь золота али жемчугу?
Хочешь ярких камней аль цветной парчи?
Как царицу я наряжу тебя,
Станут все тебе завидовать,
Лишь не дай мне умереть смертью грешною:
Полюби меня, обними меня
Хоть единый раз на прощание!”

И ласкал он меня, целовал меня;
На щеках моих и теперь горят,
Живым пламенем разливаются
Поцелуи его окаянные…
А смотрели в калитку соседушки,
Смеючись, на нас пальцем показывали…

Как из рук его я рванулася
И домой стремглав бежать бросилась;
И остались в руках у разбойника
Мой узорный платок, твой подарочек,
И фата моя бухарская.
Опозорил он, осрамил меня,
Меня, честную, непорочную, -
И что скажут злые соседушки,
И кому на глаза покажусь теперь?

Ты не дай меня, свою верную жену,
Злым охульникам в поругание!
На кого, кроме тебя, мне надеяться?
У кого просить стану помощи?
На белом свете я сиротинушка:
Родной батюшка уж в сырой земле,
Рядом с ним лежит моя матушка,
А мой старший брат, сам ты ведаешь,
На чужой сторонушке пропал без вести,
А меньшой мой брат - дитя малое,
Дитя малое, неразумное…»
Говорила так Алёна Дмитревна,
Горючьми слезами заливалася.

Посылает Степан Парамонович
За двумя меньшими братьями;
И пришли его два брата, поклонилися
И такое слово ему молвили:
«Ты поведай нам, старшой наш брат,
Что с тобой случилось, приключилося,
Что послал ты за нами во темную ночь,
Во темную ночь морозную?»

«Я скажу вам, братцы любезные,
Что лиха беда со мною приключилася:
Опозорил семью нашу честную
Злой опричник царский Кирибеевич,
А такой обиды не стерпеть душе
Да не вынести сердцу молодецкому.
Уж как завтра будет кулачный бой
На Москве-реке при самом царе,
И я выду тогда на опричника,
Буду насмерть биться, до последних сил,
А побьет он меня - выходите вы
За святую правду-матушку.
Не сробейте, братцы любезные!
Вы моложе меня, свеж?ей силою,
На вас меньше грехов накопилося,
Так авось господь вас помилует!»

И в ответ ему братья молвили:
«Куда ветер дует в подн?ебесье,
Туда мчатся и тучки послушные,
Когда сизый орел зовет голосом
На кровавую долину побоища,
Зовет пир пировать, мертвецов убирать,
К нему малые орлята слетаются, -
Ты наш старший брат, нам второй отец;
Делай сам, как знаешь, как ведаешь,
А уж мы тебя, родного, не выдадим».

Ай, ребята, пойте - только гусли стройте!
Ах, ребята, пейте - дело разумейте!
Уж потешьте вы доброго боярина
И боярыню его белолицую!

3.

Над Москвой великой, златоглавою,
Над стеной кремлевской белокаменной
Из-за дальних лесов, из-за синих гор,
По тесовым кровелькам играючи,
Тучки серые разгоняючи,
Заря алая подымается;
Разметала кудри золотистые,
Умывается снегами рассыпчатыми,
Как красавица, глядя в зеркальце,
В небо чистое смотрит, улыбается.
Уж зачем ты, алая заря, просыпалася?
На какой ты радости разыгралася?

Как сходилися, собиралися
Удалые бойцы московские
На Москву-реку, на кулачный бой,
Разгуляться для праздника, потешиться.
И приехал царь со дружиною,
Со боярами и опричниками,
И велел растянуть цепь серебряную,
Чистым золотом в кольцах спаянную.
Оцепили место в двадцать пять сажен,
Для охотницкого бою, одиночного.
И велел тогда царь Иван Васильевич
Клич кликать звонким голосом:
«Ой, уж где вы, добрые молодцы?
Вы потешьте царя нашего батюшку!
Выходите-ка во широкий круг;
Кто побьет кого, того царь наградит,
А кто будет побит, тому бог простит!»

И выходит удалой Кирибеевич,
Царю в пояс молча кланяется,
Скидает с могучих плеч шубу бархатную,
Подпершися в бок рукою правою,
Поправляет другой шапку алую,
Ожидает он себе противника…
Трижды громкий клич прокликали -
Ни один боец и не тронулся,
Лишь стоят да друг друга поталкивают.
На просторе опричник похаживает,
Над плохими бойцами подсмеивает:
«Присмирели небось, призадумались!
Так и быть, обещаюсь, для праздника,
Отпущу живого с покаянием,
Лишь потешу царя нашего батюшку».

Вдруг толпа раздалась в обе стороны -
И выходит Степан Парамонович,
Молодой купец, удалой боец,
По прозванию Калашников.
Поклонился прежде царю грозному,
После белому Кремлю да святым церквам,
А потом всему народу русскому.
Горят очи его соколиные,
На опричника смотрят пристально.
Супротив него он становится,
Боевые рукавицы натягивает,
Могутные плечи распрямливает
Да кудряву бороду поглаживает.

И сказал ему Кирибеевич:
«А поведай мне, добрый молодец,
Ты какого роду-племени,
Каким именем прозываешься?
Чтобы знать, по ком панихиду служить,
Чтобы было чем и похвастаться».

Отвечает Степан Парамонович:
«А зовут меня Степаном Калашниковым,
А родился я от честн?ова отца,
И жил я по закону господнему:
Не позорил я чужой жены,
Не разбойничал ночью темною,
Не таился от свету небесного…
И промолвил ты правду истинную:
Об одном из нас будут панихиду петь,
И не позже как завтра в час полуденный;
И один из нас будет хвастаться,
С удалыми друзьями пируючи…
Не шутку шутить, не людей смешить
К тебе вышел я теперь, бусурманский сын, -
Вышел я на страшный бой, на последний бой!»
И, услышав то, Кирибеевич
Побледнел в лице, как осенний снег;
Бойки очи его затуманились,
Между сильных плеч пробежал мороз,
На раскрытых устах слово замерло…

Вот молча оба расходятся -
Богатырский бой начинается.

Размахнулся тогда Кирибеевич
И ударил впервой купца Калашникова,
И ударил его посередь груди -
Затрещала грудь молодецкая,
Пошатнулся Степан Парамонович;
На груди его широкой висел медный крест
Со святыми мощами из Киева, -
И погнулся крест, и вдавился в грудь;
Как роса, из-под него кровь закапала.
И подумал Степан Парамонович:
«Чему быть суждено, то и сбудется;
Постою за правду до последнева!»
Изловчился он, приготовился,
Собрался со всею силою
И ударил своего ненавистника
Прямо в левый висок со всего плеча.

И опричник молодой застонал слегка,
Закачался, упал замертво;
Повалился он на холодный снег,
На холодный снег, будто сосенка,
Будто сосенка, во сыром бору
Под смолистый под корень подрубленная.
И, увидев то, царь Иван Васильевич
Прогневался гневом, топнул о землю
И нахмурил брови черные;
Повелел он схватить удалова купца
И привесть его пред лицо свое.

Как возговорил православный царь:
«Отвечай мне по правде, по совести,
Вольной волею или нехотя
Ты убил насмерть мово верного слугу,
Мово лучшего бойца Кирибеевича?»

«Я скажу тебе, православный царь:
Я убил его вольной волею,
А за что, про что - не скажу тебе,
Скажу только богу единому.
Прикажи меня казнить - и на плаху несть
Мне головушку повинную;
Не оставь лишь малых детушек,
Не оставь молодую вдову
Да двух братьев моих своей милостью…»

«Хорошо тебе, детинушка,
Удалой боец, сын купеческий,
Что ответ держал ты по совести.
Молодую жену и сирот твоих
Из казны моей я пожалую,
Твоим братьям велю от сего же дня
По всему царству русскому широкому
Торговать безданно, беспошлинно.
А ты сам ступай, детинушка,
На высокое место лобное,
Сложи свою буйную головушку.
Я топор велю наточить-навострить,
Палача велю одеть-нарядить,
В большой колокол прикажу звонить,
Чтобы знали все люди московские,
Что и ты не оставлен моей милостью…»

Как на площади народ собирается,
Заунывный гудит-воет колокол,
Разглашает всюду весть недобрую.
По высокому месту лобному
Во рубахе красной с яркой запонкой,
С большим топором навостренныим,
Руки голые потираючи,
Палач весело похаживает,
Удалого бойца дожидается, -
А лихой боец, молодой купец,
Со родными братьями прощается:

«Уж вы, братцы мои, други кровные,
Поцелуемтесь да обнимемтесь
На последнее расставание.
Поклонитесь от меня Алёне Дмитревне,
Закажите ей меньше печалиться,
Про меня моим детушкам не сказывать.
Поклонитесь дому родительскому,
Поклонитесь всем нашим товарищам;
Помолитесь сами в церкви божией
Вы за душу мою, душу грешную!»

И казнили Степана Калашникова
Смертью лютою, позорною, -
И головушка бесталанная
Во крови на плаху покатилася.

Схоронили его за Москвой-рекой,
На чистом поле промеж трех дорог:
Промеж Тульской, Рязанской, Владимирской,
И бугор земли сырой тут насыпали,
И кленовый крест тут поставили.
И гуляют-шумят ветры буйные
Над его безымянной могилкою.
И проходят мимо люди добрые:
Пройдет стар человек - перекрестится,
Пройдет молодец - приосанится,
Пройдет девица - пригорюнится,
А пройдут гусляры - споют песенку.
Гей вы, ребята удалые,
Гусляры молодые,
Голоса заливные!
Красно начинали - красно и кончайте,
Каждому правдою и честью воздайте.
Тороватому боярину слава!
И красавице боярыне слава!
И всему народу христианскому слава!

1837