ЩЕ МУ ИЗПЪЛНИМ ТОЯ ДЕН СКРЪБТА…
превод: Иван Милчев
***
Ще му изпълним тоя ден скръбта:
тъй срещите си шепнеха за мене.
Такъв без здрачът син на вечерта,
стъклата зад азалия смутена.
Такъв бе входът с прага занемял
и номерът на оня дом съдбовен,
когато долу моята печал
и аз поехме в дружен път отново.
И нареди се странен авангард.
Животът бе в тила. Дворове - скверни.
Над пролетта - присъда. Би вечерня.
Пред черквата шумеше лудо март.
Цъфтяха браншове и занаяти,
строяха вред, израстваха къщя
и стъпала ни спускаха в краката.
1911-1928
——————————
ЛЕДОХОД
За кълн - едва пръстта пробил -
да мисли пролетта не смее,
а кълнът, в почвата се скрил,
край речните води чернее.
Зората впива с хищен глад
във залива студени клещи,
а вечер като плътояд
просторът северен зловещ е.
От слънцето задавен, той
помъква тежкото си бреме
и като сьомги с леден вой
разкъсва преспите големи.
До обед врат капчуци вред,
а после мраз скове земята
и плаващи парчета лед
за сеч пак ножове размятат.
И пусто е. И само хрип
и тъжен звекот на кинжали.
И скърцане от леден срив
на блоковете натежали.
1916-1928
——————————
ЩАСТИЕ
Вечерният дъжд е изчерпан
от парка. И мислиш си ти:
досущ като облаци черни
нас щастие ще връхлети.
Навярно и бурното щастие
е също такова на вид,
като тържеството на храста,
след буря дъждовна измит.
Там сключен е мир. Като Каин
небесният гръм е осмян,
забравен, оплют и окаян
от всичките мокри листа.
От капките. И от небето.
По-ясно ти става - безброй
горичките тук са: решета,
събрани в решето едно.
Не можем шубрака изтръска.
И славей в кафез може би
тъй страстно зърната не пръска,
както троскота - ярки звезди.
1915
——————————
СЛЕД ДЪЖДА
Навън зад стъклата листа се тълпят.
По пътя небето лежи неприбрано.
Покой. А какво бе в началото - ад!
Сега диалогът се води разбрано.
Нечакано всичко дойде, изведнъж
се втурна дърветата да развенчае
сред парка, утъпкан от лудия дъжд,
а после към пруста се спусна отчаяно.
Сега - дишай често, простора изпий!
А туй, че са с пукнати вени тополите -
от въздуха то е, не спрял да кипи,
газиран от техните тихи неволи.
Тече по стъклата на струйчици пот,
тъй както по гръб и бедра в душни бани,
на ягоди бляска смразеният плод,
като от градушка зърна разпиляни.
И ето, лъч слиза по нишка от паяк,
приляга в копривата тихо и глухо,
но скоро ще пламне във храстите, зная,
дъгата небесна без време издухал.
1915-1928
——————————
МАРБУРГ
Треперех. Бял пламнал - изтлях начаса.
Току-що направил й бях предложение,
но парна ме отказ и цял се треса.
Сега съм по-свят от светците блажени.
Излязох. Бях сякаш отново роден.
А всяка подробност, от образ лишена,
живееше някак сама, извън мене,
приела прощалното свое значение.
Разплавен, в горещото лятно небе
паважът се взираше с поглед особен.
С весло по липите дочух да гребе
тих вятър. И всичко туй бяха подобия.
Но как да е, вече избягвах смутен
очите им, поздрава техен невзрачен.
Слепец бях за всички богатства пред мен
и бърже побягнах, преди да заплача.
Инстинктът вроден, тоя старец мазник,
ми беше омразен. Явил се прикрито,
той казваше: „Детска любов. Всеки миг
ще трябва май да си отварям очите.”
„Стани и тръгни” - като стар схоластик
инстинктът поведе ме мъдро и властно
през девствени непроходими тръстики,
нагрети дървета и храсти, и страсти.
„Започнеш ли ходом, ще литнеш и в бяг” -
ми рече той. Слънцето спря на небето
да гледа как учат туземеца плах
да ходи по своята стара планета.
Едни ослепяха от блясък, а мрак
се струваше всичко на други в очите.
В гергините пиле се ровеше пак,
навиваха своя часовник щурците.
И плуваха покриви в огън и плам,
и в Марбург по навик животът не спираше -
един арбалет майстореше си сам,
друг мълком се готвеше за панаира.
Жълтееше пясъкът, облак изпил,
предбуря лежеше във храста натегнал,
небесният връшник, намръщен, унил,
на стрък кръвоспираща билка полегна.
Аз цялата теб, от глава до пети,
позната докрай, все те носех неспирно,
тъй както трагик носи Шекспиров стих,
и скитах безцелно, и все репетирах.
Бих паднал пред тебе, обгърнал с копнеж
мъглица и лед, отчуждена повърхност -
(о, как си красива!) - и вихър горещ…
Защо? Опомни се! И свърши. Отхвърлен.
Живял тука Лутер, а там - братя Грим.
Назъбени покриви. Плочи надгробни.
И всичко те помни, и с тебе гори.
И всичко е живо. И пак е подобие.
Не чакай ме утре. От смърт оня час
по-страшен бе. Квит сме. И всичко е ясно.
Тълпи и перони - не е то за нас.
Какво с мен ще стане, площади прекрасни?
Мъглата торбите си ще понесе,
на всеки прозорец ще спрат празни месеци,
тъгата на пътничка с книга в ръце
сама на диванчето ще се намести.
Защо съм забързал? Аз тая безсъница
като азбука знам. Ний в съюз сме голям.
Защо ли от мислите прости, бездънни
се плаша? Нима сомнамбул съм аз сам?
Та нощите с мене играят на шах -
под лунните бледи лъчи, на паркета.
Ухаят акации под звездния прах
и в къта синее страстта - ням свидетел.
С безсъницата си играят до призори.
Царица е славеят, косът е цар.
Нощта побеждава със черните фигури.
Аз утрото бяло очаквам със жар.
1916-1928
——————————
ОПРЕДЕЛЕНИЕ НА ТВОРЧЕСТВОТО
С разкопчана яка и космато
като мрачния торс на Бетховен,
мести то като пешки в играта
сън и съвест, и трепет любовен.
Като фигура черна - победно,
с тъга някаква бясна и тежка -
то подготвя присъда последна,
то е кон срещу пешите пешки.
А навън, дето блясъци звездни
над леда благовонно витаят,
като славей Тристан в мъка чезне
над Изолда и над любовта й.
Небеса, дървеса и дъбрави,
и вселената с воплите бели
са на страстите само проява -
във сърцето човешко възврели.
1917
——————————
***
Да роним с теб слова
като роса от кедри
разсеяно и щедро -
едва, едва, едва.
Защо да мислим кой
изпъстри церемонно
листата на лимона
и ситния шибой?
Бодлите насълзил,
кой вихрено се втурна
и нотите катурна,
завесите пробил?
Ковьора ни красив
кой ситничко изписа
със трепкащ като бисер
прозрачносин курсив?
Кой - питаш - повели,
та август е велик,
кой цел навред намира,
кой сложно моделира
на клена листа прост
и от Еклесиаста
до днес на своя пост
все дяла алабастър?
И кой е наредил,
та астри, хризантеми
да страдат есен неми?
Защо листът унил,
с дървото се простил,
край болница завил,
на плочите се валя?
Да, кой е повелил?
- Творецът на детайла,
зовът на любовта,
по-силна от смъртта.
Решиха ли, не знам,
загадката задгробна.
Светът е тишина -
есенна и подробна.
1917
——————————
ИЗ „ТЕМА С ВАРИАЦИИ”
Тема
Скала и щорм. Скала и плащ, и шапка.
Скала - и Пушкин. Този, който, пак
очи закрил, стои и вижда в сфинкса
не глупостта ни, не добрия грък,
върху загадка някаква замислен,
а своя прадед тъмнолик - хамита,
като от шарка набразден, дошъл
от жълта, сипаничава пустиня,
и нищо повече. Скала и щорм.
И бясно стичаща се тъмна бира
по урви и долини; по скалите -
рой пламъци, и тътен, и отблясък
от спрялата луна като в корито
над бездната. И шум, и дим, и щорм.
Нощта е ден. И пяната студено
пред погледа застинал все блести.
Брегът за сфинкса свещи не пести,
вълните палят нови мигновено.
Скала и щорм. Скала и плащ изхлузен.
На устните на сфинкса - вкус солен,
от влажните целувки на медузи
наоколо брегът е замърсен.
Той не познава люспести сирени,
на риби може ли да вярва мъж,
от чашките на техните колени
отблясък звезден пил поне веднъж?
Скала и щорм, и - странен, тих и плах,
прикрил се от безчестни и безсрамни,
играещ от епохи стародавни
на скулите пустинни - детски смях…
1918
——————————
***
Красавице, по нрав си ти
желана и обичана
и цялата за звънък стих
и рима си орисана.
И римите застой са, мраз
и като правда влиза в нас
светът многоезичен.
Не припев празен е стихът,
а номер гардеробен,
билет за място и за път
към грохота задгробен.
В стиха живее таз любов,
която тука тежест е
и пред която бърчат лоб,
и мръщят се, и ежат се.
И римата не е брътвеж,
а пропуск, за да предадеш
като във склад обществен
големите си бедствия
и тайните си, и греха
срещу жетона на стиха.
Красавице, у тебе спят
магии и подтикват
да се отправиш в дълъг път,
да пееш, да обикваш.
На теб се молел Поликлет.
Законите ти стари са.
Законите ти са завет
от времето на Париса.
1931
——————————
***
Наоколо облак от вата -
разнасян от вятъра глух,
лети като дух на разврата
тополов разсейващ се пух.
А в стаята, сякаш среднощ е,
се носи познат аромат -
от щорите, спуснати още,
измамен е нощният цвят.
Тук хладно е в дните горещи.
От творчески порив обзет,
без тебе би писал по нещо
за нашия скромен бюджет.
С тъгата самотна се боря,
навън семената летят,
безплодни са плътните щори
измамили нощния цвят.
За мене съдбата ми ти си,
а другото - то е без цел.
Тъй тегне животът измислен,
че сякаш отрова съм взел.
Стремя се сега да позная
на мрака духа непознат,
през зимата другата стая
ще взема от малкия брат.
Там тихо е, знаеш отдавна,
по-жадно се гледа оттам
как зимните облаци бавно
влекат своя мързел голям.
1931
——————————
***
Мой верен стих, бегом, бегом,
така си ми потребен ти!
Зад оня ъгъл има дом,
където ден след ден лети,
където празен е трудът
и чакат, мислят и тъжат.
Където пият капки бром
в просъница и слепешком,
където шупва хляб голям,
да, има дом - натам, натам!
И нека вятър вън да свири,
ти блясък си по син кристал,
и сън, и вест: и щом те диря,
то значи, че съм те мечтал.
О, белези по женски шии
от колиета - чудесии!
Познавам вашия език -
на вас увиснал в тъжен миг,
аз цял живот със сдържан вик
веригите ви не стопих.
Но тегне върху тях лъжа
от чужди ледени легла
и Синята брада - прочут -
по-силен е от моя труд.
Еснафството със страшна мощ
при тях се вмъква посред нощ
с несъществуващия зов
и с призрака на нелюбов,
със привидения едни
на някога добри жени.
А колко смела беше ти,
кога, напуснала едва
доброто майчино крило,
тъй, на шега и не за зло
смеха си детски ми дари
без укор и отпор дори -
света си, пълен с красоти
и с детски грижи и мечти.
1931
——————————
ЛЪЖЛИВА ТРЕВОГА
Ведра, котли, корита,
отрано суетня,
и вечер дъждовита,
и влажна тишина.
И сумракът преглъща
въздишки и сълзи,
отнейде влак се връща
и с тъжен зов пълзи.
И мрачините ранни
в градината лежат,
и тъмни, дребни рани
като в септември спят.
А денем из простора
долита горък вой
от гробищата горе -
зад речния завой.
Когато там вдовица
изплаква си скръбта,
аз цял съм - до частица
със нея и смъртта.
В стъклата замъглени
аз виждам все така
как идва и за мене
отсрочения край.
По ужас жълт от листи
как зимата без дъх
пътека си разчиства
към моя жизнен връх.
1941
——————————
В ПАМЕТ НА МАРИНА ЦВЕТАЕВА
Днес намръщен и сив е простора,
безутешно вън ручей шурти
зад стъклата на моя прозорец,
пред смълчаните мои врати.
Зад оградата татък край пътя
парка вадите ще наводнят,
тъмни облаци в свода помътен
като мечки в бърлога лежат.
През мъглата аз виждам все книга
за земята,за синята вис
и рисувам за тебе авлига -
като титул на първия лист.
Ах, Марина, отдавна е време,
много грижи тук нужни не са,
твоя прах, хвърлен в мрак реквиемен,
от Елабуга да пренеса.
Аз това тържество още лани
бях замислил, далеч от града,
над пустинните снежни поляни,
дето лодки зимуват в леда.
——————————
***
Не мога още да повярвам,
че леденият гроб те скри
като скъперница богата
посред гладуващи сестри.
Какво за теб да сторя още?
Подай ми някакъв си знак.
В мълчанието твое нощем
безмълвен укор виждам пак.
И всичко ми е непонятно.
В безплодни мисли всеки миг
измъчвам се безрезултатно:
смъртта е без душа и лик.
Там всичко е самоизмама
и сенки, и полуслова,
във възкресението само
повярвал, вдигаш пак глава.
А зимата е панихида:
иди, към здрача прибави
варено жито и стафиди,
от вино кръгче остави.
Пред къщи дворът - в сняг заровен,
градът - под снежна пелена,
над тебе камъкът надгробен
е като тежка планина.
Ти, с дух към бога устремен,
ръце надигаш от земята
като в ония дни, когато
не беше твоят край решен.
1943
——————————
В РАЗЛИВИЩАТА
Тинести местности - жълт кехлибар.
Блясъци кротки.
Всичко потяга се - стар инвентар,
салове, лодки.
Нощите тук са възторг и тъми,
светла - зората.
Черно море в плитчините шуми,
татък се мята.
Риба в реката. Спи невредим
ракът в гъстака.
В тая посока нататък е Крим,
там е Очаков.
Зад Николаев, там долу - лиман,
облак надвесен,
степ, а на запад - бриз и мъгла.
Там е Одеса.
Де е било всичко туй и кога?
Ще ли го зърна?
Оня живот и оназ свобода
ще ли се върнат?
Ах, как тъгува за угари плуг,
оран - за плуга,
морето - за Буг, за севера - юг,
стружка - за струга!
Вижда се дълго мечтаният миг,
близко е даже.
Степ го предчувства. Месеци, дни?
Флотът ще каже.
1944
——————————
ЛОШО ВРЕМЕ
Пътища - блата. И вихър
реже тяхното стъкло,
и рабражда той върбите,
и ги стриже с чувство зло.
След ковчег скърбящи плачат,
лист отронен прозвъни,
потен трактор бавно влачи
брани дискови встрани.
В езерото набраздено
есенни листа валят,
по вълните възмутени
като кораби летят.
Лее се дъждът през сито
над студения простор,
всичко е от смут покрито
и от есенен позор.
Има срам и поругание
в тия врани и листа
и в дъжда, и в урагана,
шибащ мрачните места.
1956
——————————
ЗАД ЗАВОЯ
Напрегнато и все нащрек
на клонче в храста
изсвирва птица в унес лек,
омайно, страстно.
Тя пее, носи се гласа
под небосвода
и сякаш пази на леса
вековен входа.
Под нея клонки, летен злак,
над нея - облак,
а там зад ъгъла - овраг
и хълм заоблен.
По пън, по дънер и дърва
лъчи се стичат
и скрито в блатната трева
цъфти кокиче.
А вярва птицата сега
в гласа си дивен
и не допуска на брега
кого не бива.
И зад завоя, вдън гори
непроходими,
пред мене бъдното стои
непоклатимо.
Не можеш да го вмъкнеш в спор,
то - лес безкраен -
пред мен разкрило е простор
дълбок, потаен.
1958
***
Сегодня мы исполним грусть его -
Так, верно, встречи обо мне сказали,
Таков был лавок сумрак. Таково
Окно с мечтой смятенною азалий.
Таков подьезд был. Таковы друзья.
Таков был номер дома рокового,
Когда внизу сошлись печаль и я,
Участники похода такового.
Образовался странный авангард.
В тылу шла жизнь. Дворы тонули в скверне,
Весну за взлом судили. Шли к вечерне,
И паперти косил повальный март.
И отрасли, одна другой доходней,
Bздымали крыши. И росли дома,
И опускали перед нами сходни.
1911
——————————
ЛЕДОХОД
Еще о всходах молодых
Весенний грунт мечтать не смеет.
Из снега выкатив кадык,
Он берегом речным чернеет.
Заря, как клещ, впилась в залив,
И с мясом только вырвешь вечер
Из топи. Как плотолюбив
Простор на севере зловещем!
Он солнцем давится заглот
И тащит эту ношу по? мху.
Он шлепает ее об лед
И рвет, как розовую семгу.
Капель до половины дня,
Потом, морозом землю скомкав,
Гремит плавучих льдин резня
И поножовщина обломков.
И ни души. Один лишь хрип,
Тоскливый лязг и стук ножовый,
И сталкивающихся глыб
Скрежещущие пережевы.
1916
——————————
СЧАСТЬЕ
Исчерпан весь ливень вечерний
Садами. И вывод - таков:
Нас счастье тому же подвергнет
Терзанью, как сонм облаков.
Наверное, бурное счастье
С лица и на вид таково,
Как улиц по смытьи ненастья
Столиственное торжество.
Там мир заключен. И, как каин,
Там заштемпелеван теплом
Окраин, забыт и охаян,
И высмеян литьями гром.
И высью. И капель икотой.
И - внятной тем более, что
И рощам нет счета: решета
В сплошное слились решето.
На плоской листве. Океане
Расплавленных почек на дне
Бушующего обожанья
Молящихся вышине.
Кустарника сгусток не выжат.
По клетке и влюбчивый клест
Зерном так задорно не брызжет,
Как жимолость - россыпью звезд.
1919
——————————
ПОСЛЕ ДОЖДЯ
За окнами давка, толпится листва,
И палое небо с дорог не подобрано.
Все стихло. Но что это было сперва!
Теперь разговор уж не тот и по-доброму.
Сначала все опрометью, вразноряд
Ввалилось в ограду деревья развенчивать,
И попранным парком из ливня - под град,
Потом от сараев - к террасе бревенчатой.
Теперь не надышишься крепью густой.
А то, что у тополя жилы полопались,-
Так воздух садовый, как соды настой,
Шипучкой играет от горечи тополя.
Со стекол балконных, как с бедер и спин
Озябших купальщиц,- ручьями испарина.
Сверкает клубники мороженый клин,
И градинки стелются солью поваренной.
Вот луч, покатясь с паутины, залег
В крапиве, но, кажется, это ненадолго,
И миг недалек, как его уголек
В кустах разожжется и выдует радугу.
1915
——————————
МАРБУРГ
Я вздрагивал. Я загорался и гас.
Я трясся. Я сделал сейчас предложенье,-
Но поздно, я сдрейфил, и вот мне - отказ.
Как жаль ее слез! Я святого блаженней.
Я вышел на площадь. Я мог быть сочтен
Вторично родившимся. Каждая малость
Жила и, не ставя меня ни во что,
B прощальном значеньи своем подымалась.
Плитняк раскалялся, и улицы лоб
Был смугл, и на небо глядел исподлобья
Булыжник, и ветер, как лодочник, греб
По лицам. И все это были подобья.
Но, как бы то ни было, я избегал
Их взглядов. Я не замечал их приветствий.
Я знать ничего не хотел из богатств.
Я вон вырывался, чтоб не разреветься.
Инстинкт прирожденный, старик-подхалим,
Был невыносим мне. Он крался бок о бок
И думал: «Ребячья зазноба. За ним,
К несчастью, придется присматривать в оба».
«Шагни, и еще раз»,- твердил мне инстинкт,
И вел меня мудро, как старый схоластик,
Чрез девственный, непроходимый тростник
Нагретых деревьев, сирени и страсти.
«Научишься шагом, а после хоть в бег»,-
Твердил он, и новое солнце с зенита
Смотрело, как сызнова учат ходьбе
Туземца планеты на новой планиде.
Одних это все ослепляло. Другим -
Той тьмою казалось, что глаз хоть выколи.
Копались цыплята в кустах георгин,
Сверчки и стрекозы, как часики, тикали.
Плыла черепица, и полдень смотрел,
Не смаргивая, на кровли. А в Марбурге
Кто, громко свища, мастерил самострел,
Кто молча готовился к Троицкой ярмарке.
Желтел, облака пожирая, песок.
Предгрозье играло бровями кустарника.
И небо спекалось, упав на кусок
Кровоостанавливающей арники.
В тот день всю тебя, от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.
Когда я упал пред тобой, охватив
Туман этот, лед этот, эту поверхность
(Как ты хороша!)- этот вихрь духоты -
О чем ты? Опомнись! Пропало. Отвергнут.
. . . . . . . . . . . . . . .
Тут жил Мартин Лютер. Там - братья Гримм.
Когтистые крыши. Деревья. Надгробья.
И все это помнит и тянется к ним.
Все - живо. И все это тоже - подобья.
О, нити любви! Улови, перейми.
Но как ты громаден, обезьяний,
Когда над надмирными жизни дверьми,
Как равный, читаешь свое описанье!
Когда-то под рыцарским этим гнездом
Чума полыхала. А нынешний жуел -
Насупленный лязг и полет поездов
Из жарко, как ульи, курящихся дупел.
Нет, я не пойду туда завтра. Отказ -
Полнее прощанья. Bсе ясно. Мы квиты.
Да и оторвусь ли от газа, от касс,-
Что будет со мною, старинные плиты?
Повсюду портпледы разложит туман,
И в обе оконницы вставят по месяцу.
Тоска пассажиркой скользнет по томам
И с книжкою на оттоманке поместится.
Чего же я трушу? Bедь я, как грамматику,
Бессонницу знаю. Стрясется - спасут.
Рассудок? Но он - как луна для лунатика.
Мы в дружбе, но я не его сосуд.
Ведь ночи играть садятся в шахматы
Со мной на лунном паркетном полу,
Акацией пахнет, и окна распахнуты,
И страсть, как свидетель, седеет в углу.
И тополь - король. Я играю с бессонницей.
И ферзь - соловей. Я тянусь к соловью.
И ночь побеждает, фигуры сторонятся,
Я белое утро в лицо узнаю.
1916
——————————
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ТВОРЧЕСТВА
Разметав отвороты рубашки,
Волосато, как торс у Бетховена,
Накрывает ладонью, как шашки,
Сон, и совесть, и ночь, и любовь оно.
И какую-то черную доведу,
И - с тоскою какою-то бешеной -
К преставлению света готовит,
Конноборцем над пешками пешими.
А в саду, где из погреба, со льду,
Звезды благоуханно разахались,
Соловьем над лозою Изольды
Захлебнулась Тристанова захолодь.
И сады, и пруды, и ограды,
И кипящее белыми воплями
Мирозданье - лишь страсти разряды,
Человеческим сердцем накопленной.
1917
——————————
***
Мой друг, ты спросишь, кто велит,
Чтоб жглась юродивого речь?
Давай ронять слова,
Как сад - янтарь и цедру,
Рассеянно и щедро,
Едва, едва, едва.
Не надо толковать,
Зачем так церемонно
Мареной и лимоном
Обрызнута листва.
Кто иглы заслезил
И хлынул через жерди
На ноты, к этажерке
Сквозь шлюзы жалюзи.
Кто коврик за дверьми
Рябиной иссурьмил,
Рядном сквозных, красивых
Трепещущих курсивов.
Ты спросишь, кто велит,
Чтоб август был велик,
Кому ничто не мелко,
Кто погружен в отделку
Кленового листа
И с дней Экклезиаста
Не покидал поста
За теской алебастра?
Ты спросишь, кто велит,
Чтоб губы астр и далий
Сентябрьские страдали?
Чтоб мелкий лист ракит
С седых кариатид
Слетал на сырость плит
Осенних госпиталей?
Ты спросишь, кто велит?
- Всесильный бог деталей,
Всесильный бог любви,
Ягайлов и Ядвиг.
Не знаю, решена ль
Загадка зги загробной,
Но жизнь, как тишина
Осенняя,- подробна.
1917
——————————
ТЕМА С ВАРИАЦИЯМИ
Тема
Скала и шторм. Скала и плащ и шляпа.
Скала и - Пушкин. Тот, кто и сейчас,
Закрыв глаза, стоит и видит в сфинксе
Не нашу дичь: не домыслы в тупик
Поставленного грека, не загадку,
Но предка: плоскогубого хамита,
Как оспу, перенесшего пески,
Изрытого, как оспою, пустыней,
И больше ничего. Скала и шторм.
В осатаненьи льющееся пиво
С усов обрывов, мысов, скал и кос,
Мелей и миль. И гул, и полыханье
Окаченной луной, как из лохани,
Пучины. Шум и чад и шторм взасос.
Светло как днем. Их озаряет пена.
От этой точки глаз нельзя отвлечь.
Прибой на сфинкса не жалеет свеч
И заменяет свежими мгновенно.
Скала и шторм. Скала и плащ и шляпа.
На сфинксовых губах - соленый вкус
Туманностей. Песок кругом заляпан
Сырыми поцелуями медуз.
Он чешуи не знает на сиренах,
И может ли поверить в рыбий хвост
Тот, кто хоть раз с их чашечек коленных
Пил бившийся как об лед отблеск звезд?
Скала и шторм и - скрытый ото всех
Нескромных - самый странный, самый тихий,
Играющий с эпохи Псамметиха
Углами скул пустыни детский смех…
1918
——————————
***
Красавица моя, вся стать,
Вся суть твоя мне по сердцу,
Вся рвется музыкою стать,
И вся на рифмы просится.
А в рифмах умирает рок,
И правдой входит в наш мирок
Миров разноголосица.
И рифма не вторенье строк,
А гардеробный номерок,
Талон на место у колонн
В загробный гул корней и лон.
И в рифмах дышит та любовь,
Что тут с трудом выносится,
Перед которой хмурят брось
И морщат переносицу.
И рифма не вторенье строк,
Но вход и пропуск за порог,
Чтоб сдать, как плащ за бляшкою
Болезни тягость тяжкую,
Боязнь огласки и греха
За громкой бляшкою стиха.
Красавица моя, вся суть,
Вся стать твоя, красавица,
Спирает грудь и тянет в путь,
И тянет петь и - нравится.
Тебе молился Поликлет.
Твои законы изданы.
Твои законы в далях лет,
Ты мне знакома издавна.
1931
——————————
***
Кругом семенящейся ватой,
Подхваченной ветром с аллей,
Гуляет, как призрак разврата,
Пушистый ватин тополей.
А в комнате пахнет, как ночью
Болотной фиалкой. Бока
Опущенной шторы морочат
Доверье ночного цветка.
В квартире прохлада усадьбы.
Не жертвуя ей для бесед,
В разлуке с тобой и писать бы,
Внося пополненья в бюджет.
Но грусть одиноких мелодий
Как участь бульварных семян,
Как спущенной шторы бесплодье,
Вводящей фиалку в обман.
Ты стала настолько мне жизнью,
Что всё, что не к делу,- долой,
И вымыслов пить головизну
Тошнит, как от рыбы гнилой.
И вот я вникаю на ощупь
В доподлинной повести тьму.
Зимой мы расширим жилплощадь,
Я комнату брата займу.
В ней шум уплотнителей глуше,
И слушаться будет жадней,
Как битыми днями баклуши
Бьют зимние тучи над ней.
1931
——————————
***
Стихи мои, бегом, бегом.
Мне в вас нужда, как никогда.
С бульвара за угол есть дом,
Где дней порвалась череда,
Где пуст уют и брошен труд,
И плачут, думают и ждут.
Где пьют, как воду, горький бром
Полубессонниц, полудрем.
Есть дом, где хлеб как лебеда,
Есть дом, - так вот бегом туда.
Пусть вьюга с улиц улюлю, -
Вы - радугой по хрусталю,
Вы - сном, вы - вестью: я вас шлю,
Я шлю вас, значит, я люблю.
О ссадины вкруг женских шей
От вешавшихся фетишей!
Как я их зною, как постиг,
Я, вешающийся на них.
Всю жизнь я сдерживаю крик
О видимости их вериг,
Но их одолевает ложь
Чужих похолодевших лож,
И образ Синей Бороды
Сильнее, чем мои труды.
Наследье страшное мещан,
Их посещает по ночам
Несуществующий, как Вий,
Обидный призрак нелюбви,
И привиденьем искажен
Природный жребий лучших жен.
О, как она была смела,
Когда едва из-под крыла
Любимой матери, шутя,
Свой детский смех мне отдала,
Без прекословий и помех
Свой детский мир и детский смех,
Обид не знавшее дитя,
Свои заботы и дела.
1932
——————————
ПАМЯТИ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ
Хмуро тянется день непогожий.
Безутешно струятся ручьи
По крыльцу перед дверью прихожей
И в открытые окна мои.
За оградою вдоль по дороге
Затопляет общественный сад.
Развалившись, как звери в берлоге,
Облака в беспорядке лежат.
Мне в ненастьи мерещится книга
О земле и ее красоте.
Я рисую лесную шишигу
Для тебя на заглавном листе.
Ах, Марина, давно уже время,
Да и труд не такой уж ахти,
Твой заброшенный прах в реквиеме
Из Елабуги перенести.
Торжество твоего переноса
Я задумывал в прошлом году
На снегами пустынного плеса,
Где зимуют баркасы во льду.
——————————
***
Мне так же трудно до сих пор
Вообразить тебя умершей,
Как скопидомкой мильонершей
Средь голодающих сестер.
Что сделать мне тебе в угоду?
Дай как-нибудь об этом весть.
В молчаньи твоего ухода
Упрек невысказанный есть.
Всегда загадочны утраты.
В бесплодных розысках в ответ
Я мучаюсь без результата:
У смерти очертаний нет.
Тут все - полуслова и тени,
Обмолвки и самообман,
И только верой в воскресенье
Какой-то указатель дан.
Зима - как пышные поминки:
Наружу выйти из жилья,
Прибавить к сумеркам коринки,
Облить вином - вот и кутья.
Пред домом яблоня в сугробе.
И город в снежной пелене -
Твое огромное надгробье,
Как целый год казалось мне.
Лицом повернутая к Богу,
Ты тянешься к нему с земли,
Как в дни, когда тебе итога
Еще на ней не подвели.
1943
——————————
ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА
Корыта и ушаты,
Нескладица с утра,
Дождливые закаты,
Сырые вечера,
Проглоченные слезы
Во вздохах темноты,
И зовы паровоза
С шестнадцатой версты.
И ранние потемки
В саду и на дворе,
И мелкие поломки,
И все как в сентябре.
А днем простор осенний
Пронизывает вой
Тоскою голошенья
С погоста за рекой.
Когда рыданье вдовье
Относит за бугор,
Я с нею всею кровью
И вижу смерть в упор.
Я вижу из передней
В окно, как всякий год,
Своей поры последней
Отсроченный приход.
Пути себе расчистив,
На жизнь мою с холма
Сквозь желтый ужас листьев
Уставилась зима.
1941
——————————
В НИЗОВЬЯХ
Илистых плавней желтый янтарь,
Блеск чернозема.
Жители чинят снасть, инвентарь,
Лодки, паромы.
В этих низовьях ночи восторг,
Светлые зори.
Пеной по отмели шорх-шорх
Черное море.
Птица в болотах, по рекам налим,
Уймища раков.
В том направлении берегом крым,
В этом Очаков.
За николаевом к низу лиман.
Вдоль поднебесья
Степью на запад зыбь и туман.
Это к Одессе.
Было ли это? Какой это стиль?
Где эти годы?
Можно ль вернуть эту жизнь, эту быль,
Эту свободу?
Ах, как скучает по пахоте плуг,
Пашня по плугу,
Море по Бугу, по северу юг,
Все друг по другу!
Миг долгожданный уже на виду,
За поворотом.
Дали предчувствуют. В этом году
Слово за флотом.
1944
——————————
НЕНАСТЬЕ
Дождь дороги заболотил.
Ветер режет их стекло.
Он платок срывает с ветел
И стрижет их наголо.
Листья шлепаются оземь.
Едут люди с похорон.
Потный трактор пашет озимь
B восемь дисковых борон.
Черной вспаханною зябью
Листья залетают в пруд
И по возмущенной ряби
Кораблями в ряд плывут.
Брызжет дождик через сито.
Крепнет холода напор.
Точно все стыдом покрыто,
Точно в осени позор.
Точно срам и поруганье
B стаях листьев и ворон,
И дожде и урагане,
Хлещущих со всех сторон.
1956
——————————
ЗА ПОВОРОТОМ
Насторожившись, начеку
У входа в чащу,
Щебечет птичка на суку
Легко, маняще.
Она щебечет и поет
В преддверьи бора,
Как бы оберегая вход
В лесные норы.
Под нею - сучья, бурелом,
Над нею - тучи,
В лесном овраге, за углом -
Ключи и кручи.
Нагроможденьем пней, колод
Лежит валежник.
В воде и холоде болот
Цветет подснежник.
А птичка верит, как в зарок,
В свои рулады
И не пускает на порог
Кого не надо.
За поворотом, в глубине
Лесного лога,
Готово будущее мне
Верней залога.
Его уже не втянешь в спор
И не заластишь.
Оно распахнуто, как бор,
Все вглубь, все настежь.
Март 1958
