ОЙ ТИ, РУС, РОДИНО МОЯ!…

Сергей Есенин

превод: Александър Миланов

***
Ой ти, Рус, родино моя!
Къщите - в сребро светци.
Синевата на покоя
пие моите гледци.

Като странник богомолец
гледам твоите места.
Край оградите тополи
звънко вехнат в есента.

В църквите - спасител кротък
с дъх на ябълки и мед
и се носи от хорото
весел глъч и смях навред.

През ливадите зелени
ще се втурна настрани.
Като обици пред мене
кръшен смях ще прозвъни.

Глас да чуя от безкрай:
„Стига, Рус! Живей си в рай!”
Ще река: „Не искам в рая,
искам своя роден край!”

1914

—————————–

КАНТАТА

Спете, загинали братя!
В стройни редици днес пак
вдига пред Кремъл страната
хиляди войни на крак.

Раждат се нови зачатия.
С мълнии идва нов век.
Спете, загинали братя,
в своя нетленен ковчег!

Слънцето - щемпел от злато -
сякаш на стража стои.
Спете, загинали братя,
днес покрай вас към зората
дружно народът върви.

1918

—————————–

НЕБЕСЕН БАРАБАНЧИК

                 На Л. А. Старк

1.
Хей вий, роби, братя!
Корем в пръстта сте прилепили вий.
Луната от водата
изпиха кобилите.

Звезди като листи се ронят
в реките сред наште полета.
Да живее революцията
на земята и на небето.

С бомби душите зареждаме.
Буря посяваме вред.
Днес като кон със все сили
бърза към нов бряг светът.

2.
Ако ли туй слънце
в заговор с тях свети,
ний ще го набучим
върху щиковете.

Ако им помага
месецът в борбата,
ние ще му счупим
с камъни главата.

Облака измели,
тозчас на дъгата
ний като звънец ще
окачим луната.

Ти звъни, звъни ни,
майко, земьо родна,
за горите сини,
за полята родни.

3.
Войници, войници, войници!
Бич, остро звънтящ над света.
Тоз, който е наште редици,
той плюе в лика на смъртта.

Редиците тясно сплотете!
Със бурята щом си венчан,
и слънцето ти от небето
ще смъкнеш като барабан.

И с него в морето от сили
за бунт ще разпалваш пожар.
Над бялото стадо горили,
над всеки затвор и олтар.

В зова му калмик и татарин
мечтания бряг ще съзрат.
С опашки на крави
пожари ще палят в небесния кът.

4.
Търсеният бряг пред нас е.
Чакат ни победни дни.
С бели нокти златен пясък
дращят буйните вълни.

Сетният гръмовен тътен
ще отекне в близък ден.
Свещ сърцето ни ще бъде
на Великдена червен.

Идем ний задружни, смели,
в братство всички да сплотим.
Идем. И стадата бели
се разтапят като дим.

Идем ний. А там, надвесен
над света, от бунт залян,
барабанчикът небесен
думка слънце барабан.

1918

—————————–

СТАНСИ

            Посвещава се на П. Чагин

За дарбата ми
много се говори.
Не е тъй трудно стих да се реди.
Мен любовта
към родните простори
ме мъчи и изгаря,
и гори.

Да драсне стихче
май че всеки може -
за обич, за луна, за звезден път…
Но друго чувство
днес сърцето гложде
и други мисли
в черепа кипят.

А искам,
смело път победен
като певец и гражданин поел,
да бъда роден син,
а не доведен
във нашия велик СССР.

За дълго съм избягал от Москва,
с милиционерите
не се спогаждам.
Скандалнича пиян
и затова
в ареста
доста често ме насаждат.

За дружбата им в тези часове
благодаря.
Но тежко е на нарчето
пиян да декламирам стихове
за участта килийна на канарчето.

Не съм ви аз канарче!
И прилика
не съм на някакъв си там Демян.
Макар понякога да съм пиян,
прозрение
от погледа ми блика.

Разбирам,
нова ера е пред мен -
не е стафиди тя
за вашите гърла.
Лети подобно вятър
името на Ленин,
раздвижва мислите ни
като мелнични крила.

Кръжете, мили!
Полза ви е обещана.
На всяко аз
съм племенник най-драг.
Ела, Сергей,
със Маркс да се захванем,
премъдрост скучна
с теб да вдъхнем пак.

Дни-ручеи бързят
към замъглената река,
а градове се мяркат
като букви на хартия.
Наскоро бях в Москва,
а съм в Баку сега
и Чагин
тук е в своята стихия.

„Виж - казва той, -
не са ли по-красиви
от църкви
черните фонтани нефт?
Дотегнаха ми
мистики мъгливи,
възпей, поете,
този жив релеф!”

Досущ като персийско одеяло
потрепва нефтът
върху морските води,
безброй звезди
над нас са засияли,
ала фенерите в Баку
са по-прекрасни от звезди.

Погълнат съм от мисли
как страната
разперва днес
стоманени крила.
защо са ни
в небето светила?
Ще ги запалим тука,
на земята.

И от самия себе си
погален,
си казвам днес:
„Дошел е вече ден.
Ела, Сергей,
със Маркс да се захванем,
в премъдростта му скучна
да се взрем.”

1924

—————————–

ПИСМО ОТ МАЙКА МИ

За друго
мога ли сега да мисля?
За друго
бих ли писал в тоя миг?
На масичката тъжна
съм разлистил
писмото майчино
в син плик.

Тя пише: „Ако можеш, синко,
то
ела за Коледа
на гости в село.
Купи ми шал,
на тейко си - палто.
Че страшно ний
сме осиромашели.

Не ми харесва хич,
че си поет
и се прочу
с такава лоша слава.
По-хубаво си беше
отнапред
земята ни да разораваш.

Аз остарях.
Тревоги колко щеш.
Но тук д абе останал
да живееш,
снаха ти щеше
да ми доведеш
и внуче вече
щях да си люлея.

Но ти децата си
разпръсна по света.
И другиму
отдаде си жената.
Така без близки,
без приют в нощта
се спусна
в подмолите на кръчмата.

Какво се случи,
мили синко, с теб?
Детенце беше
кротко и смирено
и хората разправяха навред:
„Какъв щастлив човек
е тоз Есенин!”

Надеждата ни -
огън я гори.
Дваж тежко на сърцето ни е,
дето
баща ти мислеше,
че повече пари
ще припечелваш ти
със стиховете.

И да печелеше,
едва ли
би изпращал и на нас.
И затова е тежко
на сърцето,
че знам по тебе аз -
парите се изплъзват от поета.

Не ми харесва туй,
че си поет
и се прочу
с такава лоша слава.
По-хубаво си беше
отнапред
земята ни да разораваш.

Все тежко е у нас.
Живеем като в мрак.
Коне си нямаме.
А тук сега да бе ти,
би имало.
При твоя ум днес чак
във изпълкома
щеше да си председател.

Не би ни никой
закачил тогаз.
Не би познал ти
ранната умора.
Щях да преда
с невестата ти аз
и щеше да ни бъдеш ти
опора.”
……………
Писмото сгъвам,
в огън запламтял.
Нима от пътя ми
и изход няма даже?
Но туй, което мисля
и съм преживял,
във отговора си
ще го разкажа.

1924

—————————–

ОТГОВОР

Бъди щастлива,
майчице добра!
Аз нежно чувствам
грижите и обичта ти.
Но ти не можеш
нищичко разбра
от туй,
с което е зает сина ти.

Сега е зима там.
Луната тихо грее.
И струва ти се
в падналия мрак,
че някой вън
черешата люлее
и по стъклата сини
сипе сняг.

Но как
във бурна вечер ще заспиш?
В комина лудо свири
вятър бесен.
Решиш да легнеш -
сякаш че стоиш
не пред легло,
а пред ковчега тесен.

И подлата виелица реди
като безброй попове
упокоя.
Снегът като петачета блести,
а край ковчега
ни жена, ни свои…

Най-силно аз обичам
пролетта
със разлива
в безкрайните простори.
Пътува по безбрежната вода
и малката тресчица
като кораб.

Но пролетта,
която ме плени,
е Революцията величава!
За нея страдам
и от много думи
аз нея славя,
нея призовавам!

Но тази мръсна
ледена планета!
Кога ли Слънце-Ленин
ще я разтопи?
Ей затова
с душата болна на поета
аз буйствувах,
скандалничих
и пих.

Ще дойде, майко,
времето желано.
Очакваният час
ще дойде тук.
Затуй един
до топ застана,
затуй перо
в ръката грабна друг.

Ти забрави парите!
Ах, проклет закон!
И ти ли за пари ми заговори?
Не съм магаре,
крава или кон,
че друг да ме извежда
от обора.

Сам ще изляза,
като дойде ден,
като запукат пушки
по земята.
Тогаз ще купя кърпа аз
на теб,
ще купя и палто
на тате.

А пък сега -
вън зимата реди
като безброй попове
упокоя.
Снегът като петачета блести,
а край ковчега
ни жена, ни свои.

1924

—————————–

ПИСМО ДО ДЯДО

Напуснах
бащиното си огнище.
До тебе пиша,
мили дядко мой…
по вас навън
вилнеят бури хищни,
а във комина -
бесен шум и вой,

сто дявола
там сякаш бият с крак.
А ти не мигваш
във нощта студена
и идва ти
да сложиш сур калпак
и ги пречукаш
до един с ръжена.

Наивност мила
в непобутната душа!
Не току-тъй
срещу овес - три мери -
прадядо те завел
в забутан край пеша
да учиш „Отче наш”,
„Достойно ест” и „Симов вери”.

Добрият кон
отлично го пасат.
Кърмата
любовта показва тука.
Самия себе си
призвал на съд,
на същото
ти взе да учиш внука.

Науката ти
аз не усвоих.
Във край далечен
твоят внук замина.
Днес според теб
съм скитник във чужбина,
редя измислици
в ненужен глупав стих.

Говориш с болка,
че са те обрали,
че съм глупак,
а пък крадец - градът.
Ала едва ли е така,
едва ли -
нима крадците
кранта ще крадат.

С камшик не можеш
я прогони нея.
Но който иска
свят да опознай,
той знае,
че на сянка да не крее,
че трябва
да напусне роден край.

Аз го напуснах.
Днес съм в край далечен
със рози, по-големи от юмрук.
В писмото си
привета им сърдечен
от все сърце
ти праща твоя внук.

Сега в Рязан
вилнеят бесни хали,
а теб от скръб по мене те тресе,
но знаеш
някаква шейна едва ли
до мен ще може
да те донесе.

Ти би дошел
при розите красиви,
при пролетната топлина,
но знам,
ненавистта ти
към локомотива
не ще те мръдне
никога оттам.

А чуй - ако умра?
Ако на село
за смъртта ми чуеш?
Ще седнеш ли
в железния вагон
на сватбеното погребение
за упокой
да ми изпееш
свойто тъжно „Алилуя”?

Седни, старико!
И без плач горчив
повярвай ти
на коня от стомана.
Ах, що за кон
е тоз локомотив!
Навярно са го купили
в Германия.

Чугунената му уста
за огън зей.
И като гъста грива
черен дим развява.
Такава грива
конят ни да вей,
то колко четки
можеш да направиш.

И камъните
времето променя.
Все някога
и ти ще разбереш,
че най-добрия кон да впрегнеш,
то до мене
с шейната само
костите ще доведеш.

Ще разбереш,
че не дойдох случайно
тук, дето бързо
полетът расте -
в страна, където
буря прокънтява,
крадецът няма
кранта да краде.

1924

—————————–

ПРОЛЕТ

Отмина пристъпът.
Изгрял е
пред мене светъл небосклон.
Прочетох вчера в „Капитала”:
поетът
има свой закон.

Да вие буря
като звяр,
като удавник по вратата
да блъска, аз съм трезв другар
и крача с бодрост във душата.

Защо да жалим гнилочта?
И аз не заслужавам жалост,
покорно срещна ли смъртта
във тоя буреносен хаос.

Чир-чир, синигер!
Добър ден.
Не бой се!
Никой не те гони.
Щом искаш,
на плета пред мен
кацни по птичите закони.

Въртенето е стар закон:
живота хорски
направлява.
Щом с хората си на общ клон,
на полети
ще имаш право.

Привет на теб,
мой беден клен!
Прости за прежните обиди.
Днес доста дрипав твоят вид е,
но скоро ще си пременен.

Без ордер лично от април
зелена шапка ще получиш.
И кръстникът
по тоя случай
ще те прегърне с поглед мек.

Девойка ще се спре при теб
и със вода ще те полее -
да издържиш в студа свиреп,
когато хала завилнее.

Луната ще изгрява пак.
Не е от кучета изръфана.
Невидима бе
в оня мрак
от дим барутен в битка кървава.

Но свърши битката…
И ето
в лимонената светлина
по пременените дървета
трептят сияещи петна.

Пий, моя гръд,
от пролетта!
Със нови песни
да изгарям.
Днес тръгна ли да спя,
в нощта
с петлите
няма да се скарам.

Земя! Земя!
Не си метал.
Цъфтеж металът не познава.
Улучиш стих
и ясен става
в миг Марксовият „Капитал”.

1924

—————————–

***
Днес сарафина с брадата бяла,
дето сменя рубла с половин туман,
питах как „обичам те” на Лала
по персийски да река без свян.

Днес сарафина с брадата бяла
питах със по-тих от струйки глас
ласкаво „целувам те” на Лала
по персийски как да кажа аз.

И сарафина с брадата бяла
питах още, скрил страха в гръдта,
„моя си” на хубавата Лала
по персийски как да прошептя.

А сарафинът ми каза кратко:
„За любов със думи не шептят.
За любов въздишат само сладко
и очите като жар горят.

Име за целувката не зная.
Не е надпис на ковчези тя.
Като роза алена ухае -
бузите са нейните листа.

Любовта гаранция не чака -
с нея радост и беди вървят.
А ръцете, смъкнали яшмака,
могат „Моя си!” да прошептят.

1924

—————————–

МОЯТ ПЪТ

Тече животът пак.
Предишен селски жител,
аз спомням онова,
с което се простих.
За моя път
спокойно разкажи ти,
мой стих.

Къщурка селска.
Дъх катранен лази.
Кандилце
под иконата мъжди.
Как съм щастлив,
че още пазя
в мен спомена
от детските ми дни.

Навън виелицата
бяла грива вее.
Деветгодишен съм.
До мене котарак.
Унило баба
степни песни пее
и кръсти се
във дрезгавия зрак.

Ревеше бурята.
То сякаш
покойници танцуваха навън.
Тогаз японецът
се биеше с руснака
и кръстове
съзирахме насън.

Тогаз не знаех
черните дела в Русия
и за какво е
дългата война.
В рязанските поля,
де скитахме се ние
и сееше мужикът,
бе моята страна.

Аз помня само туй:
мужиците роптаят,
ругаят гневно
дявол, бог и цар,
но в отговор
усмихва се безкраят
и на луната
бледният пожар.

Тогаз за пръв път
с римата се срещнах.
От чувства
пламна моята глава.
И казах си -
щом тоз сърбеж усещам,
аз цял ще се излея
във слова.

Далечни дни.
Като в мъгла сте вие.
- Това е празна работа, момче! -
ми каза дядо. -
Но пиши за ниви
и главно за коне,
щом толкоз те влече.

Със музата живеей
непрестанно
и нейде скрит,
си мислех замечтан,
че аз известен
и богат ще стана
и ще ми вдигнат паметник
в Рязан.

Петнадесетгодишен
аз до смърт се влюбих
и сладко си мечтах
уединен -
за туй момиче,
на света най-хубаво,
ще се оженя някой ден.
………………………….

Течаха дни.
Менят лицата дните.
По-други стават
нашите черти.
Мечтателният момък
в Питер
сред първите творци
се нареди.

И болен
от писателска досада,
кръстосвах
непознатите места -
не вярвах в срещи,
от разлъките не страдах
и считах за лъжа света.

Какво е Русь
разбрах сега.
Разбрах
и славата какво е.
Затуй в душата ми тъга
нахлу като отрова.

По дяволите!
Аз - поет!
Боклукът и без мене стига.
ще свърша.
Само -
в моя чест
недейте паметник издига!

Русия… Царщина…
Тъга…
И снизходително дворянство.
Приемай, каменна Москва,
отчаяното хулиганство!

Ще видим
кой кого - в капан.
И от стиха ми лъхна силно
сред пъстрата салонна сган
потта на руската кобила.

Какво?
Не ви харесва?
Знам.
За вас - цветчета,
Лореган и взори…
Но хлябът,
който мляскате вий там,
нали такова… ние… него
с тора.

Изминаха години.
Това, което стана,
не може с думи
да се предаде.
С величествена сила
на смяна на тирана
работният народ дойде…

Дойдох си вкъщи
със душа, събрала
умората на чуждите страни.
Зеленокоса,
в рокля снежнобяла,
брезичка
край поточето стои.

Брезичка.
А гръдта й?
Няма
да видиш у жена такава гръд…
Опръскани
от слънчевия пламък,
мужици
подир снопите вървят.

Не ме познават.
Аз за тях съм пътник.
Но ето -
и старица с тъжен лик
не ме поглежда.
Остри тръпки
по тялото пробягват в миг.

Нима е тя?
Нима не ме позна тя?
Ех… да отмине.
Грях ли е това?
Не са й малко
и без мен теглата.
Не току-тъй
е свела в скръб глава.

По хладина
нахлупил ниско кепе,
в очите ми студа
да не съзрат,
обхождам
наште окосени степи
и слушам
как потоците звънят.

Е?…
Младостта ми отшумя.
За работа
настана време,
та неспокойната душа
по-зрели песни да подеме.

Да влеят в моите гърди
селата нови
нова сила,
тъй както славата преди
ми даде руската кобила.

1925

—————————–

***
Неуютна разтекла се лунност
и тъга на безкрайно поле.
Тъй, що помня от младата буйност,
не един от любов го прокле.

Покрай пътя върби оголели.
Бавна песен колата реди.
Нека никога вече на село
тая песен край мен не скрипти.

Охладнях към къщурките малки.
Зарад бедните наши поля
даже цветната буря на ябълките
на сърцето ми днес отмиля.

Нещо друго сърцето ми мами.
Блясък охтичав къпе нощта,
а аз виждам в стомана и камък
на родината наша мощта.

Моя селска Русия. В полята
стига влачи превита снага.
С болка в погледа даже брезата
нищетата ти гледа сега…

С мен какво ще се случи, не зная.
Аз навярно за този живот
съм негоден, но все пак желая
на Рус бедна стоманен възход.

И заслушан във лая моторен
сред въртопа на бурите зли,
не желая да чувам в простора
стари песни на стари коли.

1925


***

Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты - в ризах образа…
Не видать конца и края -
Только синь сосет глаза.

Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.

Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах веселый пляс.

Побегу по мятой стежке
На приволь зеленых лех,
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичий смех.

Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».

1914

—————————–

КАНТАТА

Спите, любимые братья,
Снова родная земля
Неколебимые рати
Движет под стены Кремля.

Новые в мире зачатья,
Зарево красных зарниц…
Спите, любимые братья,
В свете нетленных гробниц.

Солнце златою печатью
Стражей стоит у ворот…
Спите, любимые братья,
Мимо вас движется ратью
К зорям вселенским народ.

Осень 1918

—————————–

НЕБЕСНЫЙ БАРАБАНЩИК

1

Гей вы, рабы, рабы!
Брюхом к земле прилипли вы.
Нынче луну с воды
Лошади выпили.

Листьями звезды льются
В реки на наших полях.
Да здравствует революция
На земле и на небесах!

Души бросаем бомбами,
Сеем пурговый свист.
Что нам слюна иконная
В наши ворота в высь?

Нам ли страшны полководцы
Белого стада горилл?
Взвихренной конницей рвется
К новому берегу мир.

2

Если это солнце
В заговоре с ними, -
Мы его всей ратью
На штыках подымем.

Если этот месяц
Друг их черной силы, -
Мы его с лазури
Камнями в затылок.

Разметем все тучи,
Все дороги взмесим,
Бубенцом мы землю
К радуге привесим.

Ты звени, звени нам,
Мать-земля сырая,
О полях и рощах
Голубого края.

3

Солдаты, солдаты, солдаты -
Сверкающий бич над смерчом.
Кто хочет свободы и братства,
Тому умирать нипочем.

Смыкайтесь же тесной стеною!
Кому ненавистен туман,
Тот солнце корявой рукою
Сорвет на златой барабан.

Сорвет и пойдет по дорогам
Лить зов над озерами сил -
На тени церквей и острогов,
На белое стадо горилл.

В том зове калмык и татарин
Почуют свой чаемый град,
И черное небо хвостами,
Хвостами коров вспламенят.

4

Верьте, победа за нами!
Новый берег недалек.
Волны белыми когтями
Золотой скребут песок.

Скоро, скоро вал последний
Миллионом брызнет лун.
Сердце - свечка за обедней
Пасхе массы и коммун.

Ратью смуглой, ратью дружной
Мы идем сплотить весь мир.
Мы идем, и пылью вьюжной
Тает облако горилл.

Мы идем, а там, за чащей,
Сквозь белесость и туман
Наш небесный барабанщик
Лупит в солнце-барабан.

1918

—————————–

СТАНСЫ

            Посвящается П. Чагину

Я о своём таланте
Много знаю.
Стихи - не очень трудные дела.
Но более всего
Любовь к родному краю
Меня томила,
Мучила и жгла.

Стишок писнуть,
Пожалуй, всякий может
О девушке, о звёздах, о луне…
Но мне другое чувство
Сердце гложет,
Другие думы
Давят череп мне.

Хочу я быть певцом
И гражданином,
Чтоб каждому,
Как гордость и пример,
Был настоящим,
А не сводным сыном
В великих штатах СССР.

Я из Москвы надолго убежал:
С милицией я ладить
Не в сноровке,
За всякий мой пивной скандал
Они меня держали
В тигулёвке.

Благодарю за дружбу граждан сих,
Но очень жёстко
Спать там на скамейке
И пьяным голосом
Читать какой-то стих
О клеточной судьбе
Несчастной канарейки.

Я вам не кенар!
Я поэт!
И не чета каким-то там Демьянам.
Пускай бываю иногда я пьяным,
Зато в глазах моих
Прозрений дивных свет.

Я вижу всё.
И ясно понимаю,
Что эра новая -
Не фунт изюму нам,
Что имя Ленина
Шумит, как ветр по краю,
Давая мыслям ход,
Как мельничным крылам.

Вертитесь, милые!
Для вас обещан прок.
Я вам племянник,
Вы же мне все дяди.
Давай, Сергей,
За Маркса тихо сядем,
Понюхаем премудрость
Скучных строк.

Дни, как ручьи, бегут
В туманную реку.
Мелькают города,
Как буквы по бумаге.
Недавно был в Москве,
А нынче вот в Баку.
В стихию промыслов
Нас посвящает Чагин.

«Смотри, - он говорит,-
Не лучше ли церквей
Вот эти вышки
Чёрных нефть-фонтанов.
Довольно с нас мистических туманов.
Воспой, поэт,
Что крепче и живей».

Нефть на воде,
Как одеяло перса,
И вечер по небу
Рассыпал звездный куль.
Но я готов поклясться
Чистым сердцем,
Что фонари
Прекрасней звёзд в Баку.

Я полон дум об индустрийной мощи,
Я слышу голос человечьих сил.
Довольно с нас
Небесных всех светил,
Нам на земле
Устроить это проще.

И, самого себя
По шее гладя,
Я говорю:
«Настал наш срок,
Давай, Сергей,
За Маркса тихо сядем,
Чтоб разгадать
Премудрость скучных строк».

1924

—————————–

ПИСЬМО ОТ МАТЕРИ

Чего же мне
Еще теперь придумать,
О чем теперь
Еще мне написать?
Передо мной
На столике угрюмом
Лежит письмо,
Что мне прислала мать.

Она мне пишет:
«Если можешь ты,
То приезжай, голубчик,
К нам на святки.
Купи мне шаль,
Отцу купи порты,
У нас в дому
Большие недостатки.

Мне страх не нравится,
Что ты поэт,
Что ты сдружился
С славою плохою.
Гораздо лучше б
С малых лет
Ходил ты в поле за сохою.

Стара я стала
И совсем плоха,
Но если б дома
Был ты изначала,
То у меня
Была б теперь сноха
И на ноге
Внучонка я качала.

Но ты детей
По свету растерял,
Свою жену
Легко отдал другому,
И без семьи, без дружбы,
Без причал
Ты с головой
Ушел в кабацкий омут.

Любимый сын мой,
Что с тобой?
Ты был так кроток,
Был так смиренен.
И говорил все наперебой:
Какой счастливый
Александр Есенин!

В тебе надежды наши
Не сбылись,
И на душе
С того больней и горше,
Что у отца
Была напрасной мысль,
Чтоб за стихи
Ты денег брал побольше.

Хоть сколько б ты
Ни брал,
Ты не пошлешь их в дом,
И потому так горько
Речи льются,
Что знаю я
На опыте твоем:
Поэтам деньги не даются.

Мне страх не нравится,
Что ты поэт,
Что ты сдружился
С славою плохою.
Гораздо лучше б
С малых лет
Ходил ты в поле за сохою.

Теперь сплошная грусть,
Живем мы, как во тьме.
У нас нет лошади.
Но если б был ты в доме,
То было б все,
И при твоем уме -
Пост председателя
В волисполкоме.

Тогда б жилось смелей,
Никто б нас не тянул,
И ты б не знал
Ненужную усталость,
Я б заставляла
Прясть
Твою жену,
А ты, как сын,
Покоил нашу старость».

. . . . . . . . . . . . . .

Я комкаю письмо,
Я погружаюсь в жуть.
Ужель нет выхода
В моем пути заветном?
Но все, что думаю,
Я после расскажу.
Я расскажу
В письме ответном…

1924

—————————–

ОТВЕТ

Старушка милая,
Живи, как ты живешь.
Я нежно чувствую
Твою любовь и память.
Но только ты
Ни капли не поймешь -
Чем я живу
И чем я в мире занят.

Теперь у вас зима.
И лунными ночами,
Я знаю, ты
Помыслишь не одна,
Как будто кто
Черемуху качает
И осыпает
Снегом у окна.

Родимая!
Ну как заснуть в метель?
В трубе так жалобно
И так протяжно стонет.
Захочешь лечь,
Но видишь не постель,
А узкий гроб
И - что тебя хоронят.

Так будто тысяча
Гнусавейших дьячков,
Поет она плакидой -
Сволочь-вьюга!
И снег ложится
Вроде пятачков,
И нет за гробом
Ни жены, ни друга!

Я более всего
Весну люблю.
Люблю разлив
Стремительным потоком,
Где каждой щепке,
Словно кораблю,
Такой простор,
Что не окинешь оком.

Но ту весну,
Которую люблю,
Я революцией великой
Называю!
И лишь о ней
Страдаю и скорблю,
Ее одну
Я жду и призываю!

Но эта пакость -
Хладная планета!
Ее и Солнцем-Лениным
Пока не растопить!
Вот потому
С больной душой поэта
Пошел скандалить я,
Озорничать и пить.

Но время будет,
Милая, родная!
Она придет, желанная пора!
Недаром мы
Присели у орудий:
Тот сел у пушки,
Этот - у пера.

Забудь про деньги ты,
Забудь про все.
Какая гибель?!
Ты ли это, ты ли?
Ведь не корова я,
Не лошадь, не осел,
Чтобы меня
Из стойла выводили!

Я выйду сам,
Когда настанет срок,
Когда пальнуть
Придется по планете,
И, воротясь,
Тебе куплю платок,
Ну, а отцу
Куплю я штуки эти.

Пока ж - идет метель,
И тысячей дьячков
Поет она плакидой -
Сволочь-вьюга.
И снег ложится
Вроде пятачков,
И нет за гробом
Ни жены, ни друга.

1924

—————————–

ПИСЬМО ДЕДУ

Покинул я
Родимое жилище.
Голубчик! Дедушка!
Я вновь к тебе пишу.
У вас под окнами
Теперь метели свищут,
И в дымовой трубе
Протяжный вой и шум,

Как будто сто чертей
Залезло на чердак.
А ты всю ночь не спишь
И дрыгаешь ногою.
И хочется тебе,
Накинув свой пиджак,
Пойти туда,
Избить всех кочергою.

Наивность милая
Нетронутой души!
Недаром прадед
За овса три меры
Тебя к дьячку водил
В заброшенной глуши
Учить: «Достойно есть»
И с «Отче» «Символ веры».

Хорошего коня пасут.
Отборный корм
Ему любви порука.
И, самого себя
Призвав на суд,
Тому же са?мому
Ты обучать стал внука.

Но внук учёбы этой
Не постиг.
И, к горечи твоей,
Ушёл в страну чужую.
По-твоему, теперь
Бродягою брожу я,
Слагая в помыслах
Ненужный глупый стих.

Ты говоришь,
Что у тебя украли,
Что я дурак,
А город - плут и мот.
Но только, дедушка,
Едва ли так, едва ли,
Плохую лошадь
Вор не увёдет.

Плохую лошадь
Со двора не сгонишь,
Но тот, кто хочет
Знать другую гладь,
Тот скажет:
Чтоб не сгнить в затоне,
Страну родную
Нужно покидать.

Вот я и кинул.
Я в стране далёкой.
Весна.
Здесь розы больше кулака.
И я твоей
Судьбине одинокой
Привет их тёплый
Шлю издалека.

Теперь метель
Вовсю свистит в Рязани.
А у тебя
Меня увидеть зуд.
Но ты ведь знаешь -
Никакие сани
Тебя сюда
Ко мне не довезут.

Я знаю -
Ты б приехал к розам,
К теплу.
Да только вот беда:
Твоё проклятье
Силе паровоза
Тебя навек
Не сдвинет никуда.

А если я помру?
Ты слышишь, дедушка?
Помру я?
Ты сядешь или нет в вагон,
Чтобы присутствовать
На свадьбе похорон
И спеть в последнюю
Печаль мне «аллилуйя»?

Тогда садись, старик.
Садись без слёз,
Доверься ты
Стальной кобыле.
Ах, что за лошадь,
Что за лошадь паровоз!
Её, наверное,
В Германии купили.

Чугунный рот её
Привык к огню,
И дым над ней, как грива,-
Черен, густ и чёток.
Такую б гриву
Нашему коню,
То сколько б вышло
Разных швабр и щёток!

Я знаю -
Время даже камень крошит.
И ты, старик,
Когда-нибудь поймёшь,
Что, даже лучшую
Впрягая в сани лошадь,
В далекий край
Лишь кости привезёшь.

Поймешь и то,
Что я ушёл недаром
Туда, где бег
Быстрее, чем полёт.
В стране, объятой вьюгой
И пожаром,
Плохую лошадь
Вор не уведёт.

Декабрь 1924
Батум

—————————–

ВЕСНА

Припадок кончен.
Грусть в опале.
Приемлю жизнь, как первый сон.
Вчера прочел я в «Капитале»,
Что для поэтов -
Свой закон.

Метель теперь
Хоть чёртом вой,
Стучись утопленником голым, -
Я с отрезвевшей головой
Товарищ бодрым и веселым.

Гнилых нам нечего жалеть,
Да и меня жалеть не нужно,
Коль мог покорно умереть
Я в этой завирухе вьюжной.

Тинь-тинь, синица!
Добрый день!
Не бойся!
Я тебя не трону.
И коль угодно,
На плетень
Садись по птичьему закону.

Закон вращенья в мире есть,
Он - отношенье
Средь живущих.
Коль ты с людьми единой кущи, -
Имеешь право
Лечь и сесть.

Привет тебе,
Мой бедный клён!
Прости, что я тебя обидел.
Твоя одежда в рваном виде,
Но будешь
Новой наделён.

Без ордера тебе апрель
Зеленую отпустит шапку,
И тихо
В нежную охапку
Тебя обнимет повитель.

И выйдет девушка к тебе,
Водой окатит из колодца,
Чтобы в суровом октябре
Ты мог с метелями бороться.

А ночью
Выплывет луна.
Её не слопали собаки:
Она была лишь не видна
Из-за людской
Кровавой драки.

Но драка кончилась…
И вот -
Она своим лимонным светом
Деревьям, в зелень разодетым,
Сиянье звучное
Польёт.

Так пей же, грудь моя,
Весну!
Волнуйся новыми
Стихами!
Я нынче, отходя ко сну,
Не поругаюсь
С петухами.

Земля, земля!
Ты не металл, -
Металл ведь
Не пускает почку.
Достаточно попасть
На строчку,
И вдруг -
Понятен «Капитал».

1924

—————————–

***
Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное «люблю»?

Я спросил сегодня у менялы
Легче ветра, тише Ванских струй,
Как назвать мне для прекрасной Лалы
Слово ласковое «поцелуй»?

И еще спросил я у менялы,
В сердце робость глубже притая,
Как сказать мне для прекрасной Лалы,
Как сказать ей, что она «моя»?

И ответил мне меняла кратко:
О любви в словах не говорят,
О любви вздыхают лишь украдкой,
Да глаза, как яхонты, горят.

Поцелуй названья не имеет.
Поцелуй не надпись на гробах.
Красной розой поцелуи веют,
Лепестками тая на губах.

От любви не требуют поруки,
С нею знают радость и беду.
«Ты моя» сказать лишь могут руки,
Что срывали черную чадру.

1924

—————————–

МОЙ ПУТЬ

Жизнь входит в берега.
Села давнишний житель,
Я вспоминаю то,
Что видел я в краю.
Стихи мои,
Спокойно расскажите
Про жизнь мою.

Изба крестьянская.
Хомутный запах дегтя,
Божница старая,
Лампады кроткий свет.
Как хорошо,
Что я сберег те
Все ощущенья детских лет.

Под окнами
Костер метели белой.
Мне девять лет.
Лежанка, бабка, кот…
И бабка что-то грустное,
Степное пела,
Порой зевая
И крестя свой рот.

Метель ревела.
Под оконцем
Как будто бы плясали мертвецы.
Тогда империя
Вела войну с японцем,
И всем далекие
Мерещились кресты.

Тогда не знал я
Черных дел России.
Не знал, зачем
И почему война.
Рязанские поля,
Где мужики косили,
Где сеяли свой хлеб,
Была моя страна.

Я помню только то,
Что мужики роптали,
Бранились в черта,
В Бога и в царя.
Но им в ответ
Лишь улыбались дали
Да наша жидкая
Лимонная заря.

Тогда впервые
С рифмой я схлестнулся.
От сонма чувств
Вскружилась голова.
И я сказал:
Коль этот зуд проснулся,
Всю душу выплещу в слова.

Года далекие,
Теперь вы как в тумане.
И помню, дед мне
С грустью говорил:
«Пустое дело…
Ну, а если тянет -
Пиши про рожь,
Но больше про кобыл».

Тогда в мозгу,
Влеченьем к музе сжатом,
Текли мечтанья
В тайной тишине,
Что буду я
Известным и богатым
И будет памятник
Стоять в Рязани мне.

В пятнадцать лет
Взлюбил я до печенок
И сладко думал,
Лишь уединюсь,
Что я на этой
Лучшей из девчонок,
Достигнув возраста, женюсь.
…………..

Года текли.
Года меняют лица -
Другой на них
Ложится свет.
Мечтатель сельский -
Я в столице
Стал первокласснейший поэт.

И, заболев
Писательскою скукой,
Пошел скитаться я
Средь разных стран,
Не веря встречам,
Не томясь разлукой,
Считая мир весь за обман.

Тогда я понял,
Что такое Русь.
Я понял, что такое слава.
И потому мне
В душу грусть
Вошла, как горькая отрава.

На кой мне черт,
Что я поэт!..
И без меня в достатке дряни.
Пускай я сдохну,
Только……
Нет,
Не ставьте памятник в Рязани!

Россия… Царщина…
Тоска…
И снисходительность дворянства.
Ну что ж!
Так принимай, Москва,
Отчаянное хулиганство.

Посмотрим -
Кто кого возьмет!
И вот в стихах моих
Забила
В салонный вылощенный
Сброд
Мочой рязанская кобыла.

Не нравится?
Да, вы правы -
Привычка к Лориган
И к розам…
Но этот хлеб,
Что жрете вы,-
Ведь мы его того-с…
Навозом…
………..
Ещё прошли года.
В годах такое было,
О чем в словах
Всего не рассказать:
На смену царщине
С величественной силой
Рабочая предстала рать.

Устав таскаться
По чужим пределам,
Вернулся я
В родимый дом.
Зеленокосая,
В юбчонке белой
Стоит береза над прудом.

Уж и береза!
Чудная… А груди…
Таких грудей
У женщин не найдешь.
С полей обрызганные солнцем
Люди
Везут навстречу мне
В телегах рожь.

Им не узнать меня,
Я им прохожий.
Но вот проходит
Баба, не взглянув.
Какой-то ток
Невыразимой дрожи
Я чувствую во всю спину.

Ужель она?
Ужели не узнала?
Ну и пускай,
Пускай себе пройдет…
И без меня ей
Горечи немало -
Недаром лег
Страдальчески так рот.

По вечерам,
Надвинув ниже кепи,
Чтобы не выдать
Холода очей,-
Хожу смотреть я
Скошенные степи
И слушать,
Как звенит ручей.

Ну что же?
Молодость прошла!
Пора приняться мне
За дело,
Чтоб озорливая душа
Уже по-зрелому запела.

И пусть иная жизнь села
Меня наполнит
Новой силой,
Как раньше
К славе привела
Родная русская кобыла.

<1925>

—————————–

***

Неуютная жидкая лунность
И тоска бесконечных равнин,-
Вот что видел я в резвую юность,
Что, любя, проклинал не один.

По дорогам усохшие вербы
И тележная песня колес…
Ни за что не хотел я теперь бы,
Чтоб мне слушать ее привелось.

Равнодушен я стал к лачугам,
И очажный огонь мне не мил.
Даже яблонь весеннюю вьюгу
Я за бедность полей разлюбил.

Мне теперь по душе иное…
И в чахоточном свете луны
Через каменное и стальное
Вижу мощь я родной стороны.

Полевая Россия! Довольно
Волочиться сохой по полям!
Нищету твою видеть больно
И березам и тополям.

Я не знаю, что будет со мною…
Может, в новую жизнь не гожусь,
Но и все же хочу я стальною
Видеть бедную, нищую Русь.

И, внимая моторному лаю
В сонме вьюг, в сонме бурь и гроз,
Ни за что я теперь не желаю
Слушать песню тележных колес.

‹1925›