Александър Пушкин

превод: Димитър Горсов

С гневлив и смръщен взор Гирей,
в уста с чибук димящ седеше;
край хана дворът, в чинен ред,
с покорна плахост се тълпеше.
Бе тихо в целия чертог -
мълчеше вярната му свита
и гняв, и мъка неприкрита
разчиташе в лика му строг.
Но повелителят надменен
им даде знак и те смирено
си тръгнаха с дълбок поклон.

Остана сам на своя трон…
Гръдта въздишка облекчава,
но под могъщото чело
потайни мисли се сгъстяват.
Тъй в буря залив отразява
простора в своето стъкло.

Какво душата му терзае?
Каква ли грижа му тежи?
Дали с Русия пак война е
предрекъл, Полша ли държи
на нов ред и го въдворява,
или сред мирски суети
с мъст вожд планински го гнети,
а с козни - Генуа лукава?

Не, той не дири бойна слава,
смири се страшната ръка;
мечти за бой не го влекат….

Нима в харема му измяна
се затаи в потаен час
и хулно пленница презряна
в гяур се влюби, с гнусна страст?

Не, робски предани на хана,
дори и с мисъл за измяна
жените му не се сквернят;
под стража бдителна и хладна
те сред неволя безотрадна
в невинна самота цъфтят.
Разкош обгражда в одаите
телата с нежна белота:
така арабските цветя
под парник северен са скрити.
Край тях в необратим поток
дни, месеци, лета минават.
Тъй в краткия си жизнен срок
с любов и младост се прощават.
Еднообразен е денят.
Досадно всеки час протича,
в харема, с власт на сластна смрад.
Там, сред ленива благодат,
насладата е непривична.
Жените с прелестни лица,
залъгват младите сърца
с игри невинни и с размяна,
на накити и на премяна.
Или сред рехавия хлад
на брястовете край фонтана,
на малки групички вървят
под шум на струи непрестанни.
Слухти край тях проклет евнух.
Да го избягнат е опасно.
Ревнивият му взор и слух
навред ги дебне ежечасно.
Той бди над ред установен.
И само волята на хана
за него е закон свещен.
Не е бил даже на Корана
в предишни дни тъй подчинен.
Душата му любов не дири.
Като от камък е - не спира
безстрастно да понася той
шеги и пакости злосторни,
очи с лъстив, коварен зной,
омраза и молби покорни.
Той знае: подъл и лукав
е женският изменчив нрав.
На свобода и сред неволя,
измамен шепот, упрек ням
и плахост женска - строг и прям -
евнухът е прозрял отколе.

Рaзплели къдри в зноен ден,
щом тръгнат младите робини
към извора, с хлад затаен,
да се изкъпят и невинно
да заблестят с омаен тен,
забравили за миг ужасният
евнух - той бди пак безстрастен
сред прелестния женски рой…
Среднощ пристъпва леко той,
нечут по меките килими,
и ту наднича, ту слухти
зад мълчаливите врати…
Тъй с преданост неотразима.
над ханските жени той бди
и в сладкия им сън следи
дъха, неволния им трепет;
и в смут го хвърля всеки шепот
и стон от техните гърди…
Горко им, ако в миг случаен
незнайно име промълвят,
или порочни мисли тайно
на своя дружка доверят.

Гирей защо е тъй угрижен?
Без дим чибукът стине пак.
Стои до него неподвижен
евнух и все очаква знак…
В миг властелинът се изправя,
и тих, край пъстрите стени,
пак към харема се отправя
с доскоро милите жени.

А те, в очакване на хана,
безгрижно покрай шадравана,
върху килими с ярък цвят
на прелестна тълпа седят.
Там с детска палавост следят
как рибки на ята летят
и чезнат в бисерния хлад.
Брилянтни обеци жените
след тях подхвърлят в дълбините…
И чаши пак с искрящ шербет
слугини пъргави подават…
И всички изведнъж запяват,
и песента ехти навред:

ТАТАРСКА ПЕСЕН

1
Небето дава на човека
дни светли, след беди и плач.
Блажен е, който види Мека,
дори в житейския си здрач.

2
Блажен е, който ратно падне
в лют бой край Дунавския бряг -
девица в небесата хладни
с целувка ще го стопли пак…

3
Но най-блажен е, о Зарема,
дареният на този свят
да пие свеж дъх сред харема
от теб, като от розов цвят.

Те пеят дружно, но Зарема,
най-ярката звезда в харема,
къде ли е?… Уви! В печал,
тя вече влачи труден дял
и като палма, преломена
от буря, плаче унизена:
разлюбена е вече тя.
Затихна у Гирей страстта.

Той измени… Но знай, че няма
от твойта хубост по-голяма,
Зарема: гъст венец коси
чело с цвят лилиен краси;
с чар погледът ти е дарен -
по-чер от мрак, по-чист от ден;
и кой ли може с по-мил глас
да буди трепетни желания;
чии ли устни, в миг на страст,
целуват тъй необуздано.
Кой, зван от теб, би изменил
и с друга би те заменил?
Ала жесток и равнодушен
към дивната ти красота,
по цели нощи в самота
Гирей мълчи и е нещастен,
откакто от врага сразен
той взе княгиня полска в плен.

Дойде Мария тук наскоро
сред край чужд, между чужди хора…
До неотдавна тя блестя
в дом роден, с чудна красота.
За стария баща тя беше
достоен цвят… Той я зовеше
отрада своя… Бе закон
за него младата й воля.
И всяка грижа, всеки стон
бе все за нея; той държеше
животът й да е щастлив,
и в него никой да не може
да влее яд през дни тревожни;
да си намери мъж красив;
и в бъдното пак с умиление
благ ред и свиден бащин праг
да спомня в сладки мигновения…
Тя беше дивна: ведър нрав,
очи лазурни и игриви,
снага изящна, стъпки живи…
Но туй не беше всичко: тя
с духовни дарове блестеше
и все на арфа с песента
семейни гости веселеше.
И не един жених ревнив
смутен й искаше ръката;
и тънеха в блян завистлив
на много юноши сърцата.
Но сред покоя си свенлив,
такива чувства не познала,
тя не откликваше дори;
и с дружките си, сред игри,
на радост беше се отдала..

Като река татарски мрак
над Полша се разстла далече -
тъй бързо в жътвените вечери
пожар не бухва в съхнещ злак.
Щом всички вражи меч посече,
страната в миг осиротя:
замряха мирните забави,
утихнаха села, дъбрави,
дворецът пищен опустя.
Замря Мариината стая…
Край църквата семейна, в гъст
и хладен бурен, где под кръст
предци лежат околовръст,
пак се разнесе плач отчаян…
Бащата в гроб, Мария - в плен,
наследник подъл управлява;
той всичко свидно разпродава
от гнусна слава изкушен…

В Бахчисарай, в дворците пищни
Мария вехне ден след ден.
Не й остана вече нищо
в света, освен скръб и беди.
Гирей робинята щади.
Тревожат дългите й стонове
немигващите му очи.
Заради нея облекчи
в харема древните закони.
Среднощ зловещото лице
на строг евнух не я тревожи,
ни той я взема на ръце,
за сладък сън да я положи;
към нея поглед разгневен
не вдигна сред злощастен ден;
в къпалнята усамотена
бе кът за нея отреден,
там при девойката пленена
не влиза влюбеният хан.
В най-сигурен край на харема
й даде той покой желан:
и тръгна слух, че дух неземен
над нея денонощно бди.
А то бе родова икона…
Сред мрак кандилце там мъжди…
И с него вярата изконна,
сред благодатна тишина,
в сърцето си тя пази свято.
И й е мило на душата
да спомня родната страна.
Далеч от хора завистливи
пред него плаче като в храм…
И докато навън без срам
телата негата опива,
намира милост справедлива
тя в този знак, едва спасен…
Така сърцето, наранено
от низ порочни заблуждения,
в залог единствен и свещен
божествената цел опазва…
……………………………………
……………………………………

Настана нощ… Отпи Таврида
на струйни сенки сладостта.
И глас на славей, тих и свиден,
от храст на лавър долетя.
Сред рой звезди изгря луната;
и от безоблачния свод,
в долините, над път и брод,
разля томителна позлата.
И с бели шалове в нощта
загърнати, през часовете
за гости, нежни и напети,
притичват с чудна лекота
от дом към дом, една след друга,
с мил смях татарските съпруги.
Чертогът спи, харемът строг
обзет от нега безметежна,
мълчи под лунното сребро.
Заспал е след обход прилежен
почти безсънният евнух.
Но и в съня е пак наежен
тревожният му предан дух -
с очакването на измяна
той отдалеч дочува пак
ту стон, ту шум непостоянен,
ту говор в трепетния мрак.
Измамен от слуха неверен,
се сепва и потръпва той
и дълго дебне разтреперан,
но всичко спи в дълбок покой…
Фонтанът само тънкоструйно
зове за благодатен сън,
и славей в храста розов буйно
мотивът си подема вън…
Евнухът в този глас се вслушва
и в сладка дрямка пак се сгушва…

Какъв порядък звезден свети,
на Изтока в нощта дълбока!
Как са безгрижни часовете
на всички вярващи в пророка!
Как в сладка нега са повити,
домът, градините честити,
харемите, с жени красиви,
където пълната луна,
сред тайнство и сред тишина,
разискря блянове щастливи.
…………………………………….

Харемът спи. Но сред нощта
не спи една жена. В миг тя
открехна с длани предпазливи
вратата, и с млад, гъвкав стан
пое по път предначертан…
Встрани, сам в старостта дремлива,
лежи евнухът побелял;
той за такъв грях не прощава…
Дали дълбоко е заспал?
Тя с леки стъпки отминава…
…………………………………..

Врата - сред мрака. Притеснена,
с почти сковани пръсти, тя
ключа заяждащ превъртя
и в миг застина изумена…
Обзета от незнаен страх,
тя вижда: свещ уединена,
пред Богородица блажена,
под кръст гори сред мрака плах,
в кръг от сияние свещено…
Грузинко, в твоята душа
май свиден спомен се пробуди.
И иззад някаква лъжа,
отекна глас, от дни прокуден.
Мария спеше… И блажен,
бе образът, успокоен
след дълъг плач… Върху страните
следите от сълзи ловят
игриво на свещта лъчите…
Тъй озарява месец млад
след дъжд приведения цвят.
То сякаш ангел от едема
в леглото чисто бе заспал
и плачеше с горчива жал
за пленницата на харема…
Зарема спря… Защо?…
                                     Уви,
гръдта й скръб внезапна сви…
Тя жално колене превива,
с молба: „Недей! Не се гневи!
Към мен бъди по-милостива!…”
Щом тъй усърдно зашептя,
девицата разбуди тя.
Мария скочи изумена.
Обзеха я и гняв, и страх.
Повдигна я и притаена
едва продума с шепот плах:
„ Коя си ти? И как при мене
се вмъкна?” - „Идвам тук с молба:
без жал жестоката съдба
живота ми опустошава.
Аз много дни се наслаждавах
на сбъднатите си мечти,
но вече всичко отминава
и аз загивам… Чуй ме ти!

Далеч оттук съм се родила.
Но всички прелестни неща
е съхранила паметта
и детството до днес е мило…
Аз помня горди върхове,
потоци с жарки брегове,
и неизбродени дъбрави,
и други хора, други нрави.
Ала защо ли участта
ме е лишила на света
от туй - не зная! Виждам само
морето, мачтата над мен,
с човек на нея….
                     Беше срамен
за мен страхът до този ден.
В покой, от горест защитен,
аз сред харема разцъфтявах,
но блян за близост в любовта
започна да ме навестява.
И ето моята мечта
се сбъдна… Жаден за наслади,
Гирей войни и кръв презря
и на доволство се отдаде,
и в мен за първи път се взря.
Пред хана в онзи ден стълпени
стояхме и той спря за миг
на мене поглед и с вълнение
ме призова… И не сломи
щастливото ни упоение
след туй ни скръб, ни чужда страст…
И нито гневно подозрение,
ни ревност, с пъклено мъчение,
ни скука връхлетя над нас…
Но ето, ти дойде, Мария…
Уви, откакто те видя,
душата ханска в миг, не крия! -
престъпна мисъл завладя.
Не чува тежките ми вопли,
ни ме зове от здрач до здрач,
ни разговорът с мен го топли,
ни го тревожи моят плач…
Знам: за промяната ужасна
не носиш никаква вина.
В харема аз съм най-прекрасна,
но ти си първата жена,
която е за мен опасна…
Родих се в прелестна страна,
там както любят, ти не можеш.
Защо тогава го смути,
с какво сърцето му тревожиш?
Гирей е мой! Коя си ти?
Пламти той с моите целувки.
Той страшни клетви ми е дал
и страст и чувства, без преструвка,
е само с мене съчетал.
Измяната му ме убива…
Ти виждаш: колене превивам
и моля, без да те виня:
върни ми дните безметежни,
душевната ми тишина,
Гирей и свидната му нежност…
Не възразявай! Той е мой!
Да, мой! Но ти го заслепяваш…
Почни да го отдалечаваш
с плач, с гняв - да се отвърне той!
Дай клетва!.. (Нищо, че презряна
от своите, приех Корана,
и Бог, и кръст отхвърлих, те
са в мен, и още от дете
ги пазя) - в тях се закълни,
и честно хана ми върни!
Но ако трябва, знай, че аз…
кинжала майсторски владея.
Родена съм почти в Кавказ.

Тъй рече и се скри. След нея
в Мария дълго този глас
ехтя… Но бе той тъй неясен…
Езика гневен на страстта
не доразбра - той бе ужасен
с правдивата си яснота.
Нима с плач и молби тя може
позора дебнещ да отложи?
Как страшна бе й мисълта,
че ще й мине младостта
като наложница презряна…
Дари й, Боже, милостта
за нея да забрави ханът
и тя, нещастната, навек
тук отделена да остане,
и на смъртта по пътя лек
да тръгне…
            Радостно Мария
напуснала би този свят.
Щастлива бе… Но няма тия
дни вече да я навестят!
В света злочест какво да дири?
Настава час да тръгне тя…
Зоват я близките в ефира
с усмивката на любовта.

Отдавна от света жесток
си тръгна бедната Мария…
От погледа й синеок
отдавна Раят блясък пие.
Какво ли в гроба я завря?
Скръбта ли в робство безнадеждно?
Терор ли? Никой не разбра!..
Но без светливата й нежност
чертогът мрачен запустя.
Гирей без жал го изостави
и с ордите си полетя
да дири в черни битки слава…
Като преди сред всяка сеч
се носи зъл и кръвожаден,
но все връхлита отдалеч
в гръдта му чувство безотрадно.
Той мигом кървавия меч
насред размаха вихрен спира
и някак странно вцепенен
сред ужас ням стои смирен,
като че нещо не разбира,
и устните без дъх шептят,
и буйно сълзите текат…

Жените, тъжни и презрени,
не виждат вече своя хан.
Протичат дните им в мъчение.
С пазач-евнух, с дух изтерзан
стареят кротко те… Но вече
до тях Зарема не седи.
Страж услужлив, в потайна вечер,
я хвърли в морските води;
смъртта щом княжната сломи,
замря и нейното страдание.
Не се разбра чий грях изми
ужасното й наказание.

Щом с огнен ад и с дива страст
сломи страните край Кавказ
и тихите селца в Русия,
дойде в Таврида злият хан
и в знак на почит към Мария
издигна мраморен фонтан
в уединен кът на двореца.
Над него с кръст е осенена
мохамеданската луна
(невежеството дръзновено
тъй скъта своята вина).
И надпис скъп личи все още
по мраморната хладина,
и още блика струя мощна
от бистра, сенчеста вода,
и с едри капки денонощно
искри в сълзлива благодат.
Тъй плаче майка в дни печални
за син, загинал в люта бран…
За дворцовия шадраван,
щом всички истини узнали,
жените в този край „Фонтан
на сълзите” го назовали.

Напуснал северния край
с уют и с пиршества богати,
дойдох до празните палати
на дивия Бахчисарай.
Обходих тремовете стари
където върлият татарин -
бич за народите - сред пир
е буйствал, и след зли набези
е дирел сладости безспир.
Дворецът в нега безполезна
сега пак тъне; пак звъни
поток в забрава; в жал предишна
ухаят рози; и са в пищна
позлата всичките стени…
Видях решетките в палата -
зад тях разкошните жени
на броениците зърната
броили с плач да старини.
Видях и гробниците стари -
приют за всички господари.
Колоните им - ред по ред,
с чалми от мрамор украсени,
таят слова на свят завет,
от дни, отдавна усмирени.
Ни ханове, нито харем
там не съзрях… И тъй унило
бе всичко пак… Но май съвсем
не туй сърцето бе ранило.
И докато фонтанен шум
навяваше скръб и забрава,
внезапен унес моя ум
обзе и зърнах аз тогава
девойка снажна как минава
като видение пред мен…

Приятели, чий дух съзрях?
Чий образ, тъй красив и нежен,
сред пустотата разпознах
при срещата ни неизбежна?
Мария ли бе - в чист саван?
Или злощастната Зарема,
с нрав плах, ревнив и изтерзан
се носи още из харема?…

Аз помня поглед тъй красив,
тъй земен и тъй очароващ.
В изгнанието той е жив,
и скръб по него пак ме трови…
Безумец! Стига! С горък стон
жал безполезна на пробуждай!
Безмерно тежък данък ти
плати за обич вероломна.
Нима пак с лирата нескромна
ще я прославяш в дързък стих?
О, аз на музите обречен,
забравил ласки и любов,
Салгир, ще чуя твоя зов
по бреговете ти далечни..
Под стръмния планински скат,
унасян с спомени, ще видя
как с шум вълните на Таврида
под ясен небосклон блестят.
Вълшебен край! И тъй отраден!
Как живи са там хълм и лес,
долчинките с лозя, с ливади,
с ликуващото в мен и днес
море, под повеи прохладни…
Те властно пътника зоват
сред утрините безметежни,
и дълго там, по път крайбрежен,
копита конски в бяг искрят;
и из простори ековити
вълни се люшкат, и кънтят
от тях на Аю-Даг скалите…

1821-1823 г.

—————————–

БАХЧИСАРАЙСКИЙ ФОНТАН

                     Многие, так же как и я, посещали сей фонтан;
                     но иных уже нет, другие странствуют далече.
                                                                                      Сади

Гирей сидел потупя взор;
Янтарь в устах его дымился;
Безмолвно раболепный двор
Вкруг хана грозного теснился.
Всё было тихо во дворце;
Благоговея, все читали
Приметы гнева и печали
На сумрачном его лице.
Но повелитель горделивый
Махнул рукой нетерпеливой:
И все, склонившись, идут вон.

Один в своих чертогах он;
Свободней грудь его вздыхает,
Живее строгое чело
Волненье сердца выражает.
Так бурны тучи отражает
Залива зыбкое стекло.

Что движет гордою душою?
Какою мыслью занят он?
На Русь ли вновь идет войною,
Несет ли Польше свой закон,
Горит ли местию кровавой,
Открыл ли в войске заговор,
Страшится ли народов гор,
Иль козней Генуи лукавой?

Нет, он скучает бранной славой,
Устала грозная рука;
Война от мыслей далека.

Ужель в его гарем измена
Стезей преступною вошла,
И дочь неволи, нег и плена
Гяуру сердце отдала?

Нет, жены робкие Гирея,
Ни думать, ни желать не смея,
Цветут в унылой тишине;
Под стражей бдительной и хладной
На лоне скуки безотрадной
Измен не ведают оне.
В тени хранительной темницы
Утаены их красоты:
Так аравийские цветы
Живут за стеклами теплицы.
Для них унылой чередой
Дни, месяцы, лета проходят
И неприметно за собой
И младость и любовь уводят.
Однообразен каждый день,
И медленно часов теченье.
В гареме жизнью правит лень;
Мелькает редко наслажденье.
Младые жены, как-нибудь
Желая сердце обмануть,
Меняют пышные уборы,
Заводят игры, разговоры,
Или при шуме вод живых,
Над их прозрачными струями
В прохладе яворов густых
Гуляют легкими роями.
Меж ними ходит злой эвнух,
И убегать его напрасно:
Его ревнивый взор и слух
За всеми следует всечасно.
Его стараньем заведен
Порядок вечный. Воля хана
Ему единственный закон;
Святую заповедь Корана
Не строже наблюдает он.
Его душа любви не просит;
Как истукан, он переносит
Насмешки, ненависть, укор,
Обиды шалости нескромной,
Презренье, просьбы, робкий взор,
И тихий вздох, и ропот томный.
Ему известен женский нрав;
Он испытал, сколь он лукав
И на свободе и в неволе:
Взор нежный, слез упрек немой
Не властны над его душой;
Он им уже не верит боле.

Раскинув легкие власы,
Как идут пленницы младые
Купаться в жаркие часы,
И льются волны ключевые
На их волшебные красы,
Забав их сторож неотлучный,
Он тут; он видит, равнодушный,
Прелестниц обнаженный рой;
Он по гарему в тьме ночной
Неслышными шагами бродит;
Ступая тихо по коврам,
К послушным крадется дверям,
От ложа к ложу переходит;
В заботе вечной, ханских жен
Роскошный наблюдает сон,
Ночной подслушивает лепет;
Дыханье, вздох, малейший трепет -
Всё жадно примечает он;
И горе той, чей шепот сонный
Чужое имя призывал
Или подруге благосклонной
Порочны мысли доверял!

Что ж полон грусти ум Гирея?
Чубук в руках его потух;
Недвижим, и дохнуть не смея,
У двери знака ждет эвнух .
Встает задумчивый властитель;
Пред ним дверь настежь. Молча он
Идет в заветную обитель
Еще недавно милых жен.

Беспечно ожидая хана,
Вокруг игривого фонтана
На шелковых коврах оне
Толпою резвою сидели
И с детской радостью глядели,
Как рыба в ясной глубине
На мраморном ходила дне.
Нарочно к ней на дно иные
Роняли серьги золотые.
Кругом невольницы меж тем
Шербет носили ароматный
И песнью звонкой и приятной
Вдруг огласили весь гарем:

Татарская песня

1
«Дарует небо человеку
Замену слез и частых бед:
Блажен факир, узревший Мекку
На старости печальных лет.

2
Блажен, кто славный брег Дуная
Своею смертью освятит:
К нему навстречу дева рая
С улыбкой страстной полетит.

3
Но тот блаженней, о Зарема,
Кто, мир и негу возлюбя,
Как розу, в тишине гарема
Лелеет, милая, тебя».

Они поют. Но где Зарема,
Звезда любви, краса гарема? -
Увы! печальна и бледна,
Похвал не слушает она.
Как пальма, смятая грозою,
Поникла юной головою;
Ничто, ничто не мило ей:
Зарему разлюбил Гирей.

Он изменил!.. Но кто с тобою,
Грузинка, равен красотою?
Вокруг лилейного чела
Ты косу дважды обвила;
Твои пленительные очи
Яснее дня, чернее ночи;
Чей голос выразит сильней
Порывы пламенных желаний?
Чей страстный поцелуй живей
Твоих язвительных лобзаний?
Как сердце, полное тобой,
Забьется для красы чужой?
Но, равнодушный и жестокий,
Гирей презрел твои красы
И ночи хладные часы
Проводит мрачный, одинокий
С тех пор, как польская княжна
В его гарем заключена.

Недавно юная Мария
Узрела небеса чужие;
Недавно милою красой
Она цвела в стране родной.
Седой отец гордился ею
И звал отрадою своею.
Для старика была закон
Ее младенческая воля.
Одну заботу ведал он:
Чтоб дочери любимой доля
Была, как вешний день, ясна,
Чтоб и минутные печали
Ее души не помрачали,
Чтоб даже замужем она
Воспоминала с умиленьем
Девичье время, дни забав,
Мелькнувших легким сновиденьем.
Всё в ней пленяло: тихий нрав,
Движенья стройные, живые
И очи томно-голубые.
Природы милые дары
Она искусством украшала;
Она домашние пиры
Волшебной арфой оживляла;
Толпы вельмож и богачей
Руки Марииной искали,
И много юношей по ней
В страданье тайном изнывали.
Но в тишине души своей
Она любви еще не знала
И независимый досуг
В отцовском замке меж подруг
Одним забавам посвящала.

Давно ль? И что же! Тьмы татар
На Польшу хлынули рекою:
Не с столь ужасной быстротою
По жатве стелется пожар.
Обезображенный войною,
Цветущий край осиротел;
Исчезли мирные забавы;
Уныли селы и дубравы,
И пышный замок опустел.
Тиха Мариина светлица…
В домовой церкви, где кругом
Почиют мощи хладным сном,
С короной, с княжеским гербом
Воздвиглась новая гробница…
Отец в могиле, дочь в плену,
Скупой наследник в замке правит
И тягостным ярмом бесславит
Опустошенную страну.

Увы! Дворец Бахчисарая
Скрывает юную княжну.
В неволе тихой увядая,
Мария плачет и грустит.
Гирей несчастную щадит:
Ее унынье, слезы, стоны
Тревожат хана краткий сон,
И для нее смягчает он
Гарема строгие законы.
Угрюмый сторож ханских жен
Ни днем, ни ночью к ней не входит;
Рукой заботливой не он
На ложе сна ее возводит;
Не смеет устремиться к ней
Обидный взор его очей;
Она в купальне потаенной
Одна с невольницей своей;
Сам хан боится девы пленной
Печальный возмущать покой;
Гарема в дальнем отделенье
Позволено ей жить одной:
И, мнится, в том уединенье
Сокрылся некто неземной.
Там день и ночь горит лампада
Пред ликом девы пресвятой;
Души тоскующей отрада,
Там упованье в тишине
С смиренной верой обитает,
И сердцу всё напоминает
О близкой, лучшей стороне;
Там дева слезы проливает
Вдали завистливых подруг;
И между тем, как всё вокруг
В безумной неге утопает,
Святыню строгую скрывает
Спасенный чудом уголок.
Так сердце, жертва заблуждений,
Среди порочных упоений
Хранит один святой залог,
Одно божественное чувство…
………………………………………………..
………………………………………………..

Настала ночь; покрылись тенью
Тавриды сладостной поля;
Вдали, под тихой лавров сенью
Я слышу пенье соловья;
За хором звезд луна восходит;
Она с безоблачных небес
На долы, на холмы, на лес
Сиянье томное наводит.
Покрыты белой пеленой,
Как тени легкие мелькая,
По улицам Бахчисарая,
Из дома в дом, одна к другой,
Простых татар спешат супруги
Делить вечерние досуги.
Дворец утих; уснул гарем,
Объятый негой безмятежной;
Не прерывается ничем
Спокойство ночи. Страж надежный,
Дозором обошел эвнух.
Теперь он спит; но страх прилежный
Тревожит в нем и спящий дух.
Измен всечасных ожиданье
Покоя не дает уму.
То чей-то шорох, то шептанье,
То крики чудятся ему;
Обманутый неверным слухом,
Он пробуждается, дрожит,
Напуганным приникнув ухом…
Но всё кругом его молчит;
Одни фонтаны сладкозвучны
Из мраморной темницы бьют,
И, с милой розой неразлучны,
Во мраке соловьи поют;
Эвнух еще им долго внемлет,
И снова сон его объемлет.

Как милы темные красы
Ночей роскошного Востока!
Как сладко льются их часы
Для обожателей Пророка!
Какая нега в их домах,
В очаровательных садах,
В тиши гаремов безопасных,
Где под влиянием луны
Все полно тайн и тишины
И вдохновений сладострастных!
………………………………………………………………

Все жены спят. Не спит одна.
Едва дыша, встает она;
Идет; рукою торопливой
Открыла дверь; во тьме ночной
Ступает легкою ногой…
В дремоте чуткой и пугливой
Пред ней лежит эвнух седой.
Ах, сердце в нем неумолимо:
Обманчив сна его покой!..
Как дух, она проходит мимо.
………………………………………………………………

Пред нею дверь; с недоуменьем
Ее дрожащая рука
Коснулась верного замка…
Вошла, взирает с изумленьем…
И тайный страх в нее проник.
Лампады свет уединенный,
Кивот, печально озаренный,
Пречистой девы кроткий лик
И крест, любви символ священный,
Грузинка! всё в душе твоей
Родное что-то пробудило,
Всё звуками забытых дней
Невнятно вдруг заговорило.
Пред ней покоилась княжна,
И жаром девственного сна
Ее ланиты оживлялись
И, слез являя свежий след,
Улыбкой томной озарялись.
Так озаряет лунный свет
Дождем отягощенный цвет.
Спорхнувший с неба сын эдема,
Казалось, ангел почивал
И сонный слезы проливал
О бедной пленнице гарема…
Увы, Зарема, что с тобой?
Стеснилась грудь ее тоской,
Невольно клонятся колени,
И молит: «Сжалься надо мной,
Не отвергай моих молений!..»
Ее слова, движенье, стон
Прервали девы тихий сон.
Княжна со страхом пред собою
Младую незнакомку зрит;
В смятенье, трепетной рукою
Ее подъемля, говорит:
«Кто ты?.. Одна, порой ночною, -
Зачем ты здесь?» - «Я шла к тебе,
Спаси меня; в моей судьбе
Одна надежда мне осталась…
Я долго счастьем наслаждалась,
Была беспечней день от дня…
И тень блаженства миновалась;
Я гибну. Выслушай меня.

Родилась я не здесь, далеко,
Далеко… но минувших дней
Предметы в памяти моей
Доныне врезаны глубоко.
Я помню горы в небесах,
Потоки жаркие в горах,
Непроходимые дубравы,
Другой закон, другие нравы;
Но почему, какой судьбой
Я край оставила родной,
Не знаю; помню только море
И человека в вышине
Над парусами…
                    Страх и горе
Доныне чужды были мне;
Я в безмятежной тишине
В тени гарема расцветала
И первых опытов любви
Послушным сердцем ожидала.
Желанья тайные мои
Сбылись. Гирей для мирной неги
Войну кровавую презрел,
Пресек ужасные набеги
И свой гарем опять узрел.
Пред хана в смутном ожиданье
Предстали мы. Он светлый взор
Остановил на мне в молчанье,
Позвал меня… и с этих пор
Мы в беспрерывном упоенье
Дышали счастьем; и ни раз
Ни клевета, ни подозренье,
Ни злобной ревности мученье,
Ни скука не смущала нас.
Мария! ты пред ним явилась…
Увы, с тех пор его душа
Преступной думой омрачилась!
Гирей, изменою дыша,
Моих не слушает укоров,
Ему докучен сердца стон;
Ни прежних чувств, ни разговоров
Со мною не находит он.
Ты преступленью не причастна;
Я знаю: не твоя вина…
Итак, послушай: я прекрасна;
Во всем гареме ты одна
Могла б еще мне быть опасна;
Но я для страсти рождена,
Но ты любить, как я, не можешь;
Зачем же хладной красотой
Ты сердце слабое тревожишь?
Оставь Гирея мне: он мой;
На мне горят его лобзанья,
Он клятвы страшные мне дал,
Давно все думы, все желанья
Гирей с моими сочетал;
Меня убьет его измена…
Я плачу; видишь, я колена
Теперь склоняю пред тобой,
Молю, винить тебя не смея,
Отдай мне радость и покой,
Отдай мне прежнего Гирея…
Не возражай мне ничего;
Он мой! он ослеплен тобою.
Презреньем, просьбою, тоскою,
Чем хочешь, отврати его;
Клянись… (хоть я для Алкорана,
Между невольницами хана,
Забыла веру прежних дней;
Но вера матери моей
Была твоя) клянись мне ею
Зарему возвратить Гирею…
Но слушай: если я должна
Тебе… кинжалом я владею,
Я близ Кавказа рождена».

Сказав, исчезла вдруг. За нею
Не смеет следовать княжна.
Невинной деве непонятен
Язык мучительных страстей,
Но голос их ей смутно внятен;
Он странен, он ужасен ей.
Какие слезы и моленья
Ее спасут от посрамленья?
Что ждет ее? Ужели ей
Остаток горьких юных дней
Провесть наложницей презренной?
О боже! если бы Гирей
В ее темнице отдаленной
Забыл несчастную навек
Или кончиной ускоренной
Унылы дни ее пресек, -
С какою б радостью Мария
Оставила печальный свет!
Мгновенья жизни дорогие
Давно прошли, давно их нет!
Что делать ей в пустыне мира?
Уж ей пора, Марию ждут
И в небеса, на лоно мира,
Родной улыбкою зовут.
………………………………………………………………

Промчались дни; Марии нет.
Мгновенно сирота почила.
Она давно желанный свет,
Как новый ангел, озарила.
Но что же в гроб ее свело?
Тоска ль неволи безнадежной,
Болезнь, или другое зло?..
Кто знает? Нет Марии нежной!..
Дворец угрюмый опустел;
Его Гирей опять оставил;
С толпой татар в чужой предел
Он злой набег опять направил;
Он снова в бурях боевых
Несется мрачный, кровожадный:
Но в сердце хана чувств иных
Таится пламень безотрадный.
Он часто в сечах роковых
Подъемлет саблю, и с размаха
Недвижим остается вдруг,
Глядит с безумием вокруг,
Бледнеет, будто полный страха,
И что-то шепчет, и порой
Горючи слезы льет рекой.

Забытый, преданный презренью,
Гарем не зрит его лица;
Там, обреченные мученью,
Под стражей хладного скопца
Стареют жены. Между ними
Давно грузинки нет; она
Гарема стражами немыми
В пучину вод опущена.
В ту ночь, как умерла княжна,
Свершилось и ее страданье.
Какая б ни была вина,
Ужасно было наказанье! -

Опустошив огнем войны
Кавказу близкие страны
И селы мирные России,
В Тавриду возвратился хан
И в память горестной Марии
Воздвигнул мраморный фонтан,
В углу дворца уединенный.
Над ним крестом осенена
Магометанская луна
(Символ, конечно, дерзновенный,
Незнанья жалкая вина).
Есть надпись: едкими годами
Еще не сгладилась она.
За чуждыми ее чертами
Журчит во мраморе вода
И каплет хладными слезами,
Не умолкая никогда.
Так плачет мать во дни печали
О сыне, падшем на войне.
Младые девы в той стране
Преданье старины узнали,
И мрачный памятник оне
Фонтаном слез именовали.

Покинув север наконец,
Пиры надолго забывая,
Я посетил Бахчисарая
В забвенье дремлющий дворец.
Среди безмолвных переходов
Бродил я там, где бич народов,
Татарин буйный пировал
И после ужасов набега
В роскошной лени утопал.
Еще поныне дышит нега
В пустых покоях и садах;
Играют воды, рдеют розы,
И вьются виноградны лозы,
И злато блещет на стенах.
Я видел ветхие решетки,
За коими, в своей весне,
Янтарны разбирая четки,
Вздыхали жены в тишине.
Я видел ханское кладбище,
Владык последнее жилище.
Сии надгробные столбы,
Венчанны мраморной чалмою,
Казалось мне, завет судьбы
Гласили внятною молвою.
Где скрылись ханы? Где гарем?
Кругом всё тихо, всё уныло,
Всё изменилось… но не тем
В то время сердце полно было:
Дыханье роз, фонтанов шум
Влекли к невольному забвенью,
Невольно предавался ум
Неизъяснимому волненью,
И по дворцу летучей тенью
Мелькала дева предо мной!..
………………………………………………………………

Чью тень, о други, видел я?
Скажите мне: чей образ нежный
Тогда преследовал меня,
Неотразимый, неизбежный?
Марии ль чистая душа
Являлась мне, или Зарема
Носилась, ревностью дыша,
Средь опустелого гарема?

Я помню столь же милый взгляд
И красоту еще земную,
Все думы сердца к ней летят,
Об ней в изгнании тоскую…
Безумец! полно! перестань,
Не оживляй тоски напрасной,
Мятежным снам любви несчастной
Заплачена тобою дань -
Опомнись; долго ль, узник томный,
Тебе оковы лобызать
И в свете лирою нескромной
Свое безумство разглашать?

Поклонник муз, поклонник мира,
Забыв и славу и любовь,
О, скоро вас увижу вновь,
Брега веселые Салгира!
Приду на склон приморских гор,
Воспоминаний тайных полный, -
И вновь таврические волны
Обрадуют мой жадный взор.
Волшебный край! очей отрада!
Все живо там: холмы, леса,
Янтарь и яхонт винограда,
Долин приютная краса,
И струй и тополей прохлада…
Всё чувство путника манит,
Когда, в час утра безмятежный,
В горах, дорогою прибрежной,
Привычный конь его бежит,
И зеленеющая влага
Пред ним и блещет и шумит
Вокруг утесов Аю-дага…

1821-1823 гг.