ВЕЧЕР
превод: Димитър Горсов
ВЕЧЕР
Когато гасне ален ден
сред синкавата хладина,
когато мрак мъглив пред мен
покрие лес и далнина,
тогава мисля в самота
за вечност, за любов
и шепне нечий глас в нощта:
не си за щастие готов…
И аз с душа покорна пак
се вглеждам в туй небе.
То върши чудеса, но как
с нас по-добро не бе,
ни с мен, глупакът, без тъга
за твоя взор решил
и от небесните блага
докрай да се лиши?
1831
—————————–
РУСАЛКА
Среднощ край тревист бряг русалка една
шумно плувала в синя вълна.
До луната да плисне чак искала тя
озарената пяна в нощта.
Люлеела бавно реката на гръд
рой от облаци, морни от път.
Русалката пеела. В здрача така
всеки звук нежно галел брега.
Тя пеела: „В моя тих пясъчен дом,
гасне ясният ден мълчешком,
там златните рибки задружно кръжат,
там дворци от кристали блестят.
И сам върху пясъка, блед и изпит,
от тръстикови сенки повит,
витяз спи, ласкан от ревнива вълна,
смел витяз от далечна страна.
Косите му, блеснали в лунен варак,
решим бавно в среднощния мрак;
целуваме устните, свити от хлад,
и ласкаем красавеца млад.
Но страстните ласки, защо ли, не знам,
среща той безразличен и ням
и спи, уж приведен към мен, но, уви! -
нито шава в съня, ни мълви…”
Тъй пеела в син здрач, обзета от страст
русалката в нощния час.
И дълго реката люляла в покой
отразения облачен строй.
1832
—————————–
СТРЪК ОТ ПАЛЕСТИНА
Ти, чуден стрък от Палестина,
кажи где расна и цъфтя?
Над кой хълм и в коя долина
искреше с млада красота?
И кой? Водите на Йордан ли
люляха първи твоя стан?
Или го потопиха в рани
жестоки бури из Ливан?
Молитва кротка ли редяха
или напев от древни дни,
солимските деца, когато
от тебе свиваха венци?
Дали днес палмата е жива?
Дали в пустинния лют зной
утешна вейчица превива
над пътника за миг покой?
Или в жестоката раздяла
и тя увяхна, както ти,
и вече са отвяли халите,
прахът й в чужди широти.
Кажи ми кой с ръка набожна
те взе и те донесе тук?
Проля ли той сълза тревожна?
Тя капна ли над теб с чист звук?
Дали - от божия рат воин -
и той сред мирски суети
остана като теб достоен
и днес го тачиш още ти?
От тайна ли неповторима
закриляна, ти устоя,
и през съдби и през пустини
до тук пренесе святостта?
Прозрачен сумрак, лъч отраден,
знак кръстен, символ на покой,
ти носиш благодатна радост,
мир вечен и молитвен зной.
1837
—————————–
***
1.
На теб, суров цар на света, Кавказ,
отново посвещавам стих небрежен.
Благослови го като син във този час
и осени го с върховете белоснежни.
От ранни дни към теб с мечтите аз
съм прикован от участ неизбежна,
На север, в чуждата на теб страна,
в сърцето си съм твой - за вечни времена.
Детенце още, с крачки неумели,
аз гордите скали с очи следях.
като поклонниците на Али, тук спрели
с чалми от облаци и снежен прах.
Лети там вятър в сините предели
орли за сън се спускат с плавен мах…
Аз гост им бях в мечтите си послушни,
другар - в сърцето си! - на бездните въздушни.
След тия дни край мен безброй лета
отминаха и ти отново ме посрещна,
и, както към детето, милостта
към бедния изгнаник бе гореща.
В гръдта ми тя бедите зачерта,
на дружбата отвърна с дружба веща.
И днес, на север, в полунощен час
за теб мечтая, за теб пея аз.
1837
2.
На теб, суров цар на света, Кавказ,
отново посвещавам стих небрежен
Срещни го като син ти в този час,
повий го в скатовете белоснежни.
Детенце още, на любовна страст
и мисли чужд, се скитах аз безгрижно
в клисурите ти, и ти - неподвижен,
но страшен великан - на свойта длан
грижовно ме пое… И млад, избран -
пазител верен - в своята мечта
прегръщах приказната висота.
И лека, и свободна мисълта
летеше по скалите, где зората
блести с лъчи и в горда висота
рой облаци обземат небесата
и в светли оперения блестят;
а там, далече в свода извисени
в безкраен низ, като видения,
изопнати в загадъчна верига,
зъбчати планини се вдигат -
неясни за очите вечни братя
на гордия Кавказ в далечината.
1837
—————————–
ТРИ ПАЛМИ
(Източна легенда)
В земя песъчлива, в арабската степ
три палми растели под зноя свиреп.
Сред техните корени, бликнал свободно,
шумял весел извор над почва безплодна.
Под гъстите сенки бил той защитен
от слънце и пясък в горещия ден.
Сияли те много години сами.
Но странник измъчен, от чужди страни,
с уста зажаднели, от струйната влага
не бил пил, ни морна глава бил полагал.
И вече стареели в зноя лъчист
разкошните стволи, и ручеят чист.
И ропот от палмите лют полетял:
„Защо се родихме, о, Боже, в света?
Без полза цъфтяхме в пустинния пясък
от вихрите люшкани в свод безучастен,
без спомен за мил привет или молба…
Не искаме, Боже, такава съдба!”
Но щом спряла всяка от тях да мълви,
златист стълб от пясък далеч се явил,
товари с килими безброй заблестели,
звънци с тежко ехо нестройно запели.
И бавно в степта, като лодки в море,
камили заплували в приказен ред.
Рой походни шатри, с безценна везба,
красяли на тия камили гърба;
в уюта им благ, от завеска прикрити,
потайно блестели очи дяволити;
и свел над седлото си гъвкав млад стан,
арабин пришпорвал жребеца си вран…
И конят се мятал сред прашна мъгла,
извит като тигър, ранен от стрела;
и в дипли разсипана, дрехата бяла
по бедуинското рамо искряла;
и с вик, устремен като в яростен бой,
подхвърлено копие хващал в миг той.
И ето, под палмите шумно се спрял
керванът, и шатри край тях разпрострял.
От хладна вода натежали ведрата;
и гордите палми с корони мъхнати
приветствали гостите… Пенест и бял,
се мятал потокът, и весело пял…
Но щом денят свършил и слязла нощта
по стройните стволи топор засвистял.
В миг рухнали палмите върху земята;
листата им свежи събрали децата;
и всеки пън сцепен, в порой от искри,
сред буйния огън пламтял до зори.
Когато отново изгрял ясен ден,
керванът поел своя път озарен.
След него печално в пръстта песъчлива
мъждукала само прах хладна и сива,
а щом в зноя сетния въглен изтлял,
пустинният вихър я разпилял…
Днес пустош и жалост царят в този кът.
Над извора скръбен листа не шумят.
Напразно пророка за сянка той моли -
засипват го с пясък пространствата голи.
И ястреб пустинен край него снове,
и с писък забравена мърша кълве.
1839
—————————–
ДАРОВЕТЕ НА ТЕРЕК
Вие Терек, див и злобен,
сред гранитните скали:
съска с плач гръмоподобен,
мята сълзи - струи зли.
Но в равнинните простори,
щом по ширен път пое
той лукаво заговори
на Кайспиското море:
„Хей, море-старик, аз искам
за водите си подслон,
изморих се да се плискам
в дълъг бяг от склон до склон.
Над Казбек от тъмен облак
в бурен ден възникнах аз
идвам тук, за да оспоря
тежката човешка власт.
За децата ти, в забава,
родния Дарял разбих,
цяло стадо съм оставил
от валуни в устрем лих.”
Ала Каспий спи небрежно
върху пясъчния бряг;
и стремително, но нежно
Терек му говори пак:
„Ей, старико, дар ти нося -
кабардинец с чуден стан,
сред бойците чернокоси
храбро паднал в люта бран.
Той е с ризница безценна -
в злато там ще видиш ти
стих, от сурите свещени
на Корана, как блести.
Той е свъсил черни вежди
и по саблена черта
още прясна се изцежда
от мустака му кръвта.
Гняв враждебен дръзко свети
в незакритите очи,
и огромна, и заветна
плитка на тила стърчи.”
А старикът, свъсил вежди,
спи на мекия си бряг
и нетърпелив, но нежен
Терек тихо шепне пак:
„Каспий, нося дар безценен,
друг такъв не си видял,
аз от цялата вселена
съм го крил с ревнива жал.
Млада, прелестна казачка
приеми ти на часа,
с рамене от млечна здрачност,
с блясък в русата коса.
Тъжен е ликът, изпит е,
но очите сладко спят,
в малка рана на гърдите
кърви алени струят.
По казачката разкошна
върху сведения бряг
млад казак през тъмни нощи
не тъжи пред своя праг.
С коня вран към планината
непокорно тръгна той
и загина от камата
на чеченец, в страшен бой.”
Терек млъкна и изплава
сред вълнист и струен бяг
тялото с коси от лава,
с кожа, бяла като сняг.
Зашумя старикът властен,
като в буря окрилен,
пламна погледът му в страст от
блясък ярък озарен.
Бездната възвря от радост
и летящите вълни
с дълъг стон и нежна сладост
до гръдта си прислони.
1839
—————————–
ИЗ ГЬОТЕ
Върховете сини
кротка нощ застла;
тихите долини
освежи мъгла.
В прах е пътят морен…
Вейка не трепти…
Не унивай! Скоро
ще заспиш и ти.
1840
—————————–
МОРСКАТА ЦАРКИНЯ
С кон плува князът сред морски вълни.
Чува глас: „Княже, към мен погледни!”
Конят преде с уши; пръски безчет
мята и цвили, и плува напред.
Екне гласът: „Царска щерка съм аз,
цяла нощ с мен би изгарял от страст..”
Ето - до коня ръка приближи,
здраво юздата му вече държи.
После изплува и млада глава -
бляска в косите й морска трева.
Сините ириси страстно пламтят,
шията бисери влажни красят.
Каза си князът: „Добре! Стой така!”
Сведе се, сграбчи косата с ръка.
Крепко той с бойна десница държи.
Мята се, моли тя, диво кръжи.
Пъргаво князът достигна брега.
Ето, другарите вика сега:
„Хей, вие дръзки и луди глави,
вижте в морето какво улових!
Май се стъписахте всички! Нима
всяка девойка ви грабва ума?”
Спира се князът, поглежда назад,
ахва и тръпне от смут и от хлад.
Вижда - там морското чудо лежи,
маха с опашка, ръмжи и тъжи.
Мята опашката с блясък зелен,
змийски се гърчи сред ясния ден.
Пяна по грозното чело личи.
В смъртна мъгла плуват двете очи.
Тръпнат ръцете - в тях пясък хрупти,
упрек злокобен устата шепти…
Тръгва към своя дом князът… Но той
няма и там да намери покой!
1841
—————————–
ПЛЕНЕНИЯТ РИЦАР
Мълком седя сред сурова тъмница;
в тясно прозорче просторът мъждее:
там са се стрелнали волните птици.
Гледам към тях и обида в мен зрее.
Вече устата не шепнат молитви,
нито пък славата с мен е любезна.
Спомням си само далечните битки,
тежката ризница, меча железен.
В каменна ризница дните прахосвам,
каменен шлем ми е стегнал главата,
щитът бездеен лежи омагьосан,
конят без поводи тича в полята.
Бързото време е конят ми харен,
шлемът - решетката с пръти ръждиви,
каменна ризница - тия дувари,
щитът - вратите немилостиви…
Стрелкай се бързо, изтичащо време -
вече под бронята душно ми става!
Смърт, щом пристигнем там, дръж здраво стремето,
сляза ли, сам ще захвърля забралото!
1841
—————————–
ЛИСТЕЦ
Лист дъбов в злочест ден от родния клон се отрони
и път пое в степите, върло от бурите гонен.
Повехна от студ и изсъхна от жега далече.
И морен и дрипав до Черно море се довлече.
Край Черно море, на бряг стръмен, топола живее.
И вятър я гали, и свежите вейки люлее.
По тях са накацали весело райските птици,
и с песни прославят задморска царица-девица.
До ствола спря странникът - блед и терзан от неволи,
за пристан отраден, за отдих последен да моли.
И рече унило: листец съм - сломен, безприютен.
Узрях не навреме в страна на страдания люти.
Безцелно в света днес се нося - развян из простора.
Продран съм от бури и гина без сън животворен..
Вземи ме сред своите листи, с лица изумрудни.
Аз много съм скитал, знам приказки мъдри и чудни.
„ Защо си ми - рече гнусливо тополата млада. -
Тъй див и окаян - не си за децата награда!
Видял си бил много… Тук нови лъжи са ненужни,
достатъчно райските птици с див крясък ми служат!
Иди си! - не искам за твоите мъки да зная…
Аз слънцето чакам - с лъчите си то ме ласкае.
Към тях вейки вдигам - те дивно сияят над мене,
а долу морето ме гали с вълни в дълъг бяг укротени.
1841
—————————–
ПРОРОКЪТ
От онзи миг, когато в мен
Бог вписа знака на пророка,
в очите хорски възмутен
разчитам злобата, порока.
Но щом от обич път съзрях
към правдата на съкрушените,
мен всеки ближен ме презря
и хвърли камък върху мене.
И аз посипах с прах глава,
и бягах нищ през градовете.
Днес Бог сред пустоша едва
ме храни като птица клета.
И вярна на завета стар
тук всяка твар ми е покорна.
И слушат думите ми с жар
звездите, и блестят в простора.
Но щом в тълпата, в шумен град,
снишен, притичвам боязливо,
пак чувам - старците корят
децата с думи заядливи:
О, вижте пример жив, деца!
Той горд бе, в спор с нас не отстъпи.
Глупец! Как нашите сърца
Бог с думите му ще напътства!
О, вижте го без страх, без жал,
как е преведен, грохнал, бледен!
О, вижте как е дрипав, беден
и как светът го е презрял!
1841
—————————–
НА ГРАФИНЯ РОСТОПЧИНА
Аз вярвам: с тебе под еднаква
звезда дойдохме на света.
Един и същ път ни очакваше,
зовеше ни една мечта.
Но аз, уви, в цел благородна
тъй настървено устремен,
забравих битките безплодни,
на младостта дълга свещен.
И в миг раздяла предусетил,
възпрях сърдечния си плам,
от страх на думите несретни
излишна волност да не дам…
Тъй две вълни по път задружен,
в съдбовен и случаен бяг,
под ласките на вятър южен
летят далеч от роден бряг.
Но някъде в скалиста гръд
разбити, ще се разделят.
И пълни с хлад и нежни тайни,
ще влачат те през шир безкрайна
и своя стон, и свойта мъка
и свойта жалост от разлъката,
и своя безначален зов.
1841
ВЕЧЕР
Когда садится алый день
За синий край земли,
Когда туман встает, и тень
Скрывает все вдали,
Тогда я мыслю в тишине
Про вечность и любовь,
И чей-то голос шепчет мне:
Не будешь счастлив вновь.
И я гляжу на небеса
С покорною душой,
Они свершали чудеса,
Но не для нас с тобой,
Не для ничтожного глупца,
Которому твой взгляд
Дороже будет до конца
Небесных всех наград.
1831
—————————–
РУСАЛКА
Русалка плыла по реке голубой,
Озаряема полной луной;
И старалась она доплеснуть до луны
Серебристую пену волны.
И шумя и крутясь, колебала река
Отраженные в ней облака;
И пела русалка - и звук ее слов
Долетал до крутых берегов.
И пела русалка: “На дне у меня
Играет мерцание дня;
Там рыбок златые гуляют стада;
Там хрустальные есть города;
И там на подушке из ярких песков
Под тенью густых тростников
Спит витязь, добыча ревнивой волны,
Спит витязь чужой стороны.
Расчесывать кольца шелковых кудрей
Мы любим во мраке ночей,
И в чело и в уста мы в полуденный час
Целовали красавца не раз.
Но к страстным лобзаньям, не зная зачем,
Остается он хладен и нем;
Он спит - и, склонившись на перси ко мне,
Он не дышит, не шепчет во сне!”
Так пела русалка над синей рекой,
Полна непонятной тоской;
И, шумно катясь, колебала река
Отраженные в ней облака.
1832
—————————–
ВЕТКА ПАЛЕСТИНЫ
Скажи мне, ветка Палестины:
Где ты росла, где ты цвела,
Каких холмов, какой долины
Ты украшением была?
У вод ли чистых Иордана
Востока луч тебя ласкал,
Ночной ли ветр в горах Ливана
Тебя сердито колыхал?
Молитву ль тихую читали,
Иль пели песни старины,
Когда листы твои сплетали
Солима бедные сыны?
И пальма та жива ль поныне?
Все так же ль манит в летний зной
Она прохожего в пустыне
Широколиственной главой?
Или в разлуке безотрадной
Она увяла, как и ты,
И дольний прах ложится жадно
На пожелтевшие листы?..
Поведай: набожной рукою
Кто в этот край тебя занёс?
Грустил он часто над тобою?
Хранишь ты след горючих слёз?
Иль, божьей рати лучший воин,
Он был с безоблачным челом,
Как ты, всегда небес достоин
Перед людьми и божеством?..
Заботой тайною хранима
Перед иконой золотой,
Стоишь ты, ветвь Ерусалима,
Святыни верный часовой!
Прозрачный сумрак, луч лампады,
Кивот и крест, символ святой…
Всё полно мира и отрады
Вокруг тебя и над тобой.
1837
—————————–
***
1.
Тебе, Кавказ, суровый царь земли,
Я посвящаю снова стих небрежный.
Как сына ты его благослови
И осени вершиной белоснежной;
От юных лет к тебе мечты мои
Прикованы судьбою неизбежной,
На севере - в стране тебе чужой
Я сердцем твой - всегда и всюду твой.
Еще ребенком, робкими шагами
Взбирался я на гордые скалы,
Увитые туманными чалмами,
Как головы поклонников аллы?.
Там ветер машет вольными крылами,
Там ночевать слетаются орлы,
Я в гости к ним летал мечтой послушной
И сердцем был - товарищ их воздушный.
С тех пор прошло тяжелых много лет,
И вновь меня меж скал своих ты встретил.
Как некогда ребенку, твой привет
Изгнаннику был радостен и светел.
Он пролил в грудь мою забвенье бед,
И дружно я на дружний зов ответил;
И ныне здесь, в полуночном краю,
Всё о тебе мечтаю и пою.
1837
2.
Тебе, Кавказ, суровый царь земли,
Я снова посвящаю стих небрежный.
Как сына, ты его благослови
И осени вершиной белоснежной.
Ещё ребенком, чуждый и любви
И дум честолюбивых, я беспечно
Бродил в твоих ущельях, - грозный, вечный,
Угрюмый великан, меня носил
Ты бережно, как пестун, юных сил
Хранитель верный, [и мечтою
Я страстно обнимал тебя порою.]
И мысль моя, свободна и легка,
Бродила по утесам, где, блистая
Лучом зари, сбирались облака,
Туманные вершины омрачая,
Косматые, как перья шишака.
А вдалеке, как вечные ступени
С земли на небо, в край моих видений,
Зубчатою тянулись полосой,
Таинственней, синей одна другой,
Всё горы, чуть приметные для глаза,
Сыны и братья грозного Кавказа.
1837
—————————–
ТРИ ПАЛЬМЫ
(Восточное сказание)
В песчаных степях аравийской земли
Три гордые пальмы высоко росли.
Родник между ними из почвы бесплодной,
Журча, пробивался волною холодной,
Хранимый, под сенью зеленых листов,
От знойных лучей и летучих песков.
И многие годы неслышно прошли;
Но странник усталый из чуждой земли
Пылающей грудью ко влаге студеной
Еще не склонялся под кущей зеленой,
И стали уж сохнуть от знойных лучей
Роскошные листья и звучный ручей.
И стали три пальмы на бога роптать:
“На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?
Без пользы в пустыне росли и цвели мы,
Колеблемы вихрем и зноем палимы,
Ничей благосклонный не радуя взор?..
Не прав твой, о небо, святой приговор!”
И только замолкли - в дали голубой
Столбом уж крутился песок золотой,
Звонком раздавались нестройные звуки,
Пестрели коврами покрытые вьюки,
И шел, колыхаясь, как в море челнок,
Верблюд за верблюдом, взрывая песок.
Мотаясь, висели меж твердых горбов
Узорные полы походных шатров;
Их смуглые ручки порой подымали,
И черные очи оттуда сверкали…
И, стан худощавый к луке наклоня,
Араб горячил вороного коня.
И конь на дыбы подымался порой,
И прыгал, как барс, пораженный стрелой;
И белой одежды красивые складки
По плечам фариса вились в беспорядке;
И с криком и свистом несясь по песку,
Бросал и ловил он копье на скаку.
Вот к пальмам подходит, шумя, караван:
В тени их веселый раскинулся стан.
Кувшины звуча налилися водою,
И, гордо кивая махровой главою,
Приветствуют пальмы нежданных гостей,
И щедро их поит студеный ручей.
Но только что сумрак на землю упал,
По корням упругим топор застучал,
И пали без жизни питомцы столетий!
Одежду их сорвали малые дети,
Изрублены были тела их потом,
И медленно жгли до утра их огнем.
Когда же на запад умчался туман,
Урочный свой путь совершал караван;
И следом печальный на почве бесплодной
Виднелся лишь пепел седой и холодный;
И солнце остатки сухие дожгло,
А ветром их в степи потом разнесло.
И ныне все дико и пусто кругом -
Не шепчутся листья с гремучим ключом:
Напрасно пророка о тени он просит -
Его лишь песок раскаленный заносит
Да коршун хохлатый, степной нелюдим,
Добычу терзает и щиплет над ним.
1839
—————————–
ДАРЫ ТЕРЕКА
Терек воет, дик и злобен,
Меж утесистых громад,
Буре плач его подобен,
Слезы брызгами летят.
Но, по степи разбегаясь,
Он лукавый принял вид
И, приветливо ласкаясь,
Морю Каспию журчит:
«Расступись, о старец-море,
Дай приют моей волне!
Погулял я на просторе,
Отдохнуть пора бы мне.
Я родился у Казбека,
Вскормлен грудью облаков,
С чуждой властью человека
Вечно спорить был готов.
Я, сынам твоим в забаву,
Разорил родной Дарьял
И валунов им, на славу,
Стадо целое, пригнал».
Но, склонясь на мягкий берег,
Каспий стихнул, будто спит,
И опять, ласкаясь, Терек
Старцу на ухо журчит:
«Я привез тебе гостинец!
То гостинец не простой:
С поля битвы кабардинец,
Кабардинец удалой.
Он в кольчуге драгоценной,
В налокотниках стальных:
Из Корана стих священный
Писан золотом на них.
Он угрюмо сдвинул брови,
И усов его края
Обагрила знойной крови
Благородная струя;
Взор открытый, безответный,
Полон старою враждой;
По затылку чуб заветный
Вьется черною космой».
Но, склонясь на мягкий берег,
Каспий дремлет и молчит;
И, волнуясь, буйный Терек
Старцу снова говорит:
«Слушай, дядя: дар бесценный!
Что другие все дары?
Но его от всей вселенной
Я таил до сей поры.
Я примчу к тебе с волнами
Труп казачки молодой,
С темно-бледными плечами,
С светло-русою косой.
Грустен лик ее туманный,
Взор так тихо, сладко спит,
А на грудь из малой раны
Струйка алая бежит.
По красотке-молодице
Не тоскует над рекой
Лишь один во всей станице
Казачина гребенской.
Оседлал он вороного,
И в горах, в ночном бою,
На кинжал чеченца злого
Сложит голову свою».
Замолчал поток сердитый,
И над ним, как снег бела,
Голова с косой размытой,
Колыхаяся, всплыла.
И старик во блеске власти
Встал, могучий, как гроза,
И оделись влагой страсти
Темно-синие глаза.
Он взыграл, веселья полный -
И в объятия свои
Набегающие волны
Принял с ропотом любви.
1839
—————————–
ИЗ ГЕТЕ
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного,
Отдохнёшь и ты.
1840
—————————–
МОРСКАЯ ЦАРЕВНА
В море царевич купает коня;
Слышит: «Царевич! взгляни на меня!»
Фыркает конь и ушами прядёт,
Брызжет и плещет и дале плывёт.
Слышит царевич: «Я царская дочь!
Хочешь провесть ты с царевною ночь?»
Вот показалась рука из воды,
Ловит за кисти шелко?вой узды.
Вышла младая потом голова,
В косу вплелася морская трава.
Синие очи любовью горят;
Брызги на шее, как жемчуг, дрожат.
Мыслит царевич: «Добро же! постой!»
За косу ловко схватил он рукой.
Держит, рука боевая сильна:
Плачет и молит и бьется она.
К берегу витязь отважно плывёт;
Выплыл; товарищей громко зовёт:
«Эй, вы! сходитесь, лихие друзья!
Гляньте, как бьётся добыча моя…
Что ж вы стоите смущённой толпой?
Али красы не видали такой?»
Вот оглянулся царевич назад:
Ахнул! померк торжествующий взгляд.
Видит, лежит на песке золотом
Чудо морское с зелёным хвостом.
Хвост чешуёю змеиной покрыт,
Весь замирая, свиваясь, дрожит.
Пена струями сбегает с чела,
Очи одела смертельная мгла.
Бледные руки хватают песок;
Шепчут уста непонятный упрёк…
Едет царевич задумчиво прочь.
Будет он помнить про царскую дочь!
1841
—————————–
ПЛЕННЫЙ РЫЦАРЬ
Молча сижу под окошком темницы;
Синее небо отсюда мне видно:
В небе играют всё вольные птицы;
Глядя на них, мне и больно и стыдно.
Нет на устах моих грешной молитвы,
Нету ни песни во славу любезной:
Помню я только старинные битвы,
Меч мой тяжелый да панцирь железный.
В каменный панцирь я ныне закован,
Каменный шлем мою голову давит,
Щит мой от стрел и меча заколдован,
Конь мой бежит, и никто им не правит.
Быстрое время - мой конь неизменный,
Шлема забрало - решетка бойницы,
Каменный панцирь - высокие стены,
Щит мой - чугунные двери темницы.
Мчись же быстрее, летучее время!
Душно под новой бронею мне стало!
Смерть, как приедем, подержит мне стремя;
Слезу и сдерну с лица я забрало.
1841
—————————–
ЛИСТОК
Дубовый листок оторвался от ветки родимой
И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;
Засох и увял он от холода, зноя и горя
И вот, наконец, докатился до Черного моря.
У Черного моря чинара стоит молодая;
С ней шепчется ветер, зеленые ветви лаская;
На ветвях зеленых качаются райские птицы;
Поют они песни про славу морской царь-девицы.
И странник прижался у корня чинары высокой;
Приюта на время он молит с тоскою глубокой,
И так говорит он: “Я бедный листочек дубовый,
До срока созрел я и вырос в отчизне суровой.
Один и без цели по свету ношуся давно я,
Засох я без тени, увял я без сна и покоя.
Прими же пришельца меж листьев своих изумрудных,
Немало я знаю рассказов мудреных и чудных”.
“На что мне тебя? - отвечает младая чинара,-
Ты пылен и желт - и сынам моим свежим не пара.
Ты много видал - да к чему мне твои небылицы?
Мой слух утомили давно уж и райские птицы.
Иди себе дальше; о странник! тебя я не знаю!
Я солнцем любима, цвету для него и блистаю;
По небу я ветви раскинула здесь на просторе,
И корни мои умывает холодное море”.
1841
—————————–
ПРОРОК
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»
1841
—————————–
ГРАФИНЕ Е. П. РОСТОПЧИНОЙ
Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны.
Но что ж! - от цели благородной
Оторван бурею страстей,
Я позабыл в борьбе бесплодной
Преданья юности моей.
Предвидя вечную разлуку,
Боюсь я сердцу волю дать;
Боюсь предательскому звуку
Мечту напрасную вверять…
Так две волны несутся дружно
Случайной, вольною четой
В пустыне моря голубой:
Их гонит вместе ветер южный;
Но их разрознит где-нибудь
Утеса каменная грудь…
И, полны холодом привычным,
Они несут брегам различным,
Без сожаленья и любви,
Свой ропот сладостный и томный,
Свой бурный шум, свой блеск заемный,
И ласки вечные свои.
Апрель 1841
