Борис Пастернак

превод: Никола Фурнаджиев

В РАННИТЕ ВЛАКОВЕ

Бях край Москва през тази зима,
но в снеговете и студа,
когато бе необходимо,
пътувах често до града.

Излизах от дома, когато
бе улицата в черен мрак.
Под стъпките ми в тишината
скриптяха буците от сняг.

Стърчаха срещу мен върбите
в незастроените места.
На зимата във висините
звезди трептяха над света.

Зад дворищата вече чувах
пред мен как бързаше напред
пак пощенският, а пътувах
в шестотин двадесет и пет.

След туй събираха се живо
лъчите в грейнал кръг голям.
Прожекторът с локомотива
по моста идваше насам.

И във вагона второкласен,
сред въздуха му сгорещен,
отдавах се на слабостта си,
от детството вродена в мен.

През миналото променливо,
през дни на бедност и войни
аз на родината откривах
неповторимите страни.

Не исках да я обожавам,
но гледах и боготворях.
Тук бяха селянки корави
и ученици между тях.

В тях нямаше следи от робство,
що ражда всякоя беда,
а всички нови неудобства
търпяха като господа.

Насядали като в талига
с различни пози и лица,
унесено четяха книги
полумладежи и деца.

Москва ни срещаше в тъмата,
превръщаща се във сребро.
Излизахме от светлината
на многолюдното метро.

Потомството о парапета
се блъскаше тогаз напред
и носеше се лъх приветен
от курабиите му с мед.

1941

——————————

ДРОЗДОВЕ

Край спирката е минал влака
и тихо е през този час,
а овесарките в гъстака
цвърчат с бездушния си глас.

Като желание безбрежен
е междуселският простор.
Назад гора и облак нежен
синеят се като декор.

Като логои се надварят
брезите с каменния път.
Из дупките в гората стара
снежец и гниещ тор личат.

Там дроздовете пият влага
и на пасажите звъна
раздрънква слухове веднага
сред обедната тишина.

Ту кратък слог, ту слог пространен,
ту зноен душ, ту душ студен.
С гърла от локвен лъч огрени,
това те вършат всеки ден.

По буците къщурки имат,
зад щорите подават лик,
дърдорят си неуморимо
и не почиват нито миг.

В покоите им разорани
разкрити тайните сноват,
през всеки час като камбани
часовниците им звънят.

В свърталищата си хълмисти
живеят те далеч от нас
като родените артисти
и все от тях се уча аз.

1941

——————————

ХЛЯБ

Ти полустолетие трупа
поуки на тази земя
и щом не си куц или глупав,
все нещо до днес проумя.

Разбра тази радост голяма
все с работа да си зает,
без подвиг, че щастие няма,
че тъй се отива напред.

Герои, жреци, откровения,
че чакат безброй векове
сънливите още растения,
могъщите зли зверове.

Че първо такова откритие,
оставило чудни следи
в човешкото дълго развитие,
е хлябът на наште деди.

И още разбра ти отдавна,
че нивата в житната степ
е вписана страница славна
от твоя прадядо за теб.

Че туй е и негово слово,
и почин небивал, и път
сега в кръговрата световен
от раждане, скърби и смърт.

1956

——————————

СЛЕД ПРОПУСНАТОТО

Виелиците с първи сняг
преди три месеца когато
незащитения ни парк
нападнаха от равнината,

помислих: идват часове,
в които, скрит като затворник,
със зимните си стихове
ще свърша пролетния сборник.

Но ме затрупаха завчас
пак глупости като лавина
и зимата със своя мраз
наполовина вече мина.

И аз разбрах защо в нощта,
със сняг проблясвайки в тъмата,
в стъклата ми се вглежда тя
от парка между дървесата.

„Побързай!” - даваше ми знак,
шептейки с устни побелели,
аз молива си острих пак
и се шегувах неумело.

На масата си всеки ден,
догде под лампата се бавих,
яви се зимата пред мен
и неразбрана ме остави.

1957

——————————

СЛЕД ВИЕЛИЦАТА

Щом пресекне вън снежният вятър,
стана тихо тогава и аз
се прислушвам далеч зад реката
на децата в звънливия глас.

Полудях ли, греша ли във нещо,
или пада пред мен пелена?
Възнак зимата ляга отсреща
като гипсова мъртва жена.

На слепените бели ресници
се любува небесната вис.
Тъне всяко дръвче и дъсчица
под снега изобилен и чист.

Лед и брод, и река, и платформа,
лес и релси, и ров, и шейни
са приели безупречни форми,
нямат ъгли и издатини.

От дивана да скочиш тревожен
през нощта и с пейзажа зает,
в цяла страница ти да го сложиш,
да го включиш в изискан куплет.

Както там е изваян чудесно
с дървесата си речният бряг,
тези стрехи в стиха ти да блеснат,
този свят под сребристия сняг.

1957

НА РАННИХ ПОЕЗДАХ

Я под Москвою эту зиму,
Но в стужу, снег и буревал
Всегда, когда необходимо,
По делу в городе бывал.

Я выходил в такое время,
Когда на улице ни зги,
И рассыпал лесною темью
Свои скрипучие шаги.

Навстречу мне на переезде
Вставали ветлы пустыря.
Надмирно высились созвездья
В холодной яме января.

Обыкновенно у задворок
Меня старался перегнать
Почтовый или номер сорок,
А я шел на шесть двадцать пять.

Вдруг света хитрые морщины
Сбирались щупальцами в круг.
Прожектор несся всей махиной
На оглушенный виадук.

В горячей духоте вагона
Я отдавался целиком
Порыву слабости врожденной
И всосанному с молоком.

Сквозь прошлого перипетии
И годы войн и нищеты
Я молча узнавал России
Неповторимые черты.

Превозмогая обожанье,
Я наблюдал, боготворя.
Здесь были бабы, слобожане,
Учащиеся, слесаря.

В них не было следов холопства,
Которые кладет нужда,
И новости и неудобства
Они несли как господа.

Рассевшись кучей, как в повозке,
Во всем разнообразьи поз,
Читали дети и подростки,
Как заведенные, взасос.

Москва встречала нас во мраке,
Переходившем в серебро,
И, покидая свет двоякий,
Мы выходили из метро.

Потомство тискалось к перилам
И обдавало на ходу
Черемуховым свежим мылом
И пряниками на меду.

1941

——————————

ДРОЗДЫ

На захолустном полустанке
Обеденная тишина.
Безжизненно поют овсянки
В кустарнике у полотна.

Бескрайный, жаркий, как желанье,
Прямой проселочный простор.
Лиловый лес на заднем плане,
Седого облака вихор.

Лесной дорогою деревья
Заигрывают с пристяжной.
По углубленьям на корчевье
Фиалки, снег и перегной.

Наверное, из этих впадин
И пьют дрозды, гогда взамен
Раззванивают слухи за день
Огнем и льдом своих колен.

Вот долгий слог, а вот короткий.
Вот жаркий, вот холодный душ.
Вот что выделывают глоткой,
Луженной лоском этих луж.

У них на кочках свой поселок,
Подглядыванье из-за штор,
Шушуканье в углах светелок
И целодневный таратор.

По их распахнутым покоям
Загадки в гласности снуют.
У них часы с дремучим боем,
Им ветви четверти поют.

Таков притон дроздов тенистый.
Они в неубранном бору
Живут, как жить должны артисты.
Я тоже с них пример беру.

1941

——————————

ХЛЕБ

Ты выводы копишь полвека,
Но их не заносишь в тетрадь,
И если ты сам не калека,
Ты должен был что-то понять.

Ты понял блаженство занятий,
Удачи закон и секрет.
Ты понял, что праздность проклятье
И счастья без подвига нет.

Что ждет алтарей, откровений,
Героев и богатырей
Дремучее царство растений,
Могучее царство зверей.

Что первым таким откровеньем
Остался в сцепленьи судеб
Прапращуром в дар поколеньям
Взращенный столетьями хлеб.

Что поле во ржи и пшенице
Не только зовет к молотьбе,
Но некогда эту страницу
Твой предок вписал о тебе.

Что это и есть его слово,
Его небывалый почин
Средь круговращенья земного,
Рождений, скорбей и кончин.

1956

——————————

ПОСЛЕ ПЕРЕРЫВА

Три месяца тому назад,
Лишь только первые метели
На наш незащищённый сад
С остервененьем налетели,

Прикинул тотчас я в уме,
Что я укроюсь, как затворник,
И что стихами о зиме
Пополню свой весенний сборник.

Но навалились пустяки
Горой, как снежные завалы.
Зима, расчётам вопреки,
Наполовину миновала.

Тогда я понял, почему
Она во время снегопада,
Снежинками пронзая тьму,
Заглядывала в дом из сада.

Она шептала мне: «Спеши!»
Губами, белыми от стужи,
А я чинил карандаши,
Отшучиваясь неуклюже.

Пока под лампой у стола
Я медлил зимним утром ранним,
Зима явилась и ушла
Непонятым напоминаньем.

1957

——————————

ПОСЛЕ ВЬЮГИ

После угомонившейся вьюги
Наступает в округе покой.
Я прислушиваюсь на досуге
К голосам детворы за рекой.

Я, наверно, неправ, я ошибся,
Я ослеп, я лишился ума.
Белой женщиной мёртвой из гипса
Наземь падает навзничь зима.

Небо сверху любуется лепкой
Мёртвых, крепко придавленных век.
Всё в снегу: двор и каждая щепка,
И на дереве каждый побег.

Лёд реки, переезд и платформа,
Лес, и рельсы, и насыпь, и ров
Отлились в безупречные формы
Без неровностей и без углов.

Ночью, сном не успевши забыться,
В просветленьи вскочивши с софы,
Целый мир уложить на странице,
Уместиться в границах строфы.

Как изваяны пни и коряги,
И кусты на речном берегу,
Море крыш возвести на бумаге,
Целый мир, целый город в снегу.

1957