Николай Некрасов

превод: Ангел Тодоров

МУЗА

Не, муза ласкава - тъй мила и прекрасна -
не ме е блазнила със песен сладкогласна!
В небесна висота, като вълшебен дух,
не е изпълвала тя детския ми слух
със свойта прелестна хармония и не е
от люлка учила душата ми да пее
посред забавите в младежките ми дни.
С мечта неясна тя ума ми не плени
и като влюбена другарка тя пред мене
не се е мяркала в ония дни блажени,
когато чезнем по вълнуващия зов
на неразделните и муза, и любов.
Но тегнеха над мен - неласкави, сурови -
на друга муза тъй омразните окови,
на муза - спътница на бедните в света,
родени за труда, веригите, скръбта, -
на муза плачеща, която все тъгува,
която проси и отчаяно жадува:
за нея златото е вечният кумир…
Прегърбена от труд, тъгуваща безспир,
до люлката ми тя пред свещ димяща седна,
когато в тоя свят дойдох във хижа бедна,
и с колко много скръб тя песни ми запя,
с напев тъй прост… И неведнъж не изтърпя
мъчителната скръб на тия песни свои,
и тя повтаряше риданията мои
или със песен, де проникваше шега,
от сън ме будеше… Но нейната тъга,
когато юноша бях вече - не престана.
Безумна смесица бе песента й странна:
долавях в нея и прекрасната мечта,
и дребна сметка, и най-кална суета,
навеки стъпкана любов, сълзи обилни,
проклятията и заплахите безсилни,
и в своя гняв и против неправата съдба
кълнеше се - до смърт да води тя борба.
Това бе музата, която - уязвена -
дори сред веселба бе мрачна, настървена,
която викаше сред гняв: ще отмъстя! -
и призоваваше гърма господен тя.
Бе озлобена тя, но любеща и нежна,
нетрайна в нея бе жестокостта метежна,
гневът й стихваше, смиряваше се тя
и - неочаквано изкупваше страстта,
страстта към буйствата, към свойта горест люта,
с една прекрасна и божествена минута,
когато - страдаща, измъчена - „Прости
на враговете си!” я чувах да шепти.
На тая плачеща и непокорна дева
аз чувах винаги - така суров - напева,
додето най-подир, сред горести безброй,
не стъпих с нея аз ожесточено в бой.
Но все пак траен е и кръвен е съюза
със мойта страдаща и нелюбима муза:
през бездните на Зло, Насилие и Глад
тя ме е водила - през труд - във тоя свят
и на скръбта си тя научи ме - от нея
научих също как за тая скръб да пея…

1852

——————————

РАЗМИШЛЕНИЯ ПРЕД ПАРАДНИЯ ВХОД

Във тържествени дни край парадния вход,
във душите - със странна уплаха
(мъка вечно гнети сиромаха),
преминава незнаен народ.
Идва гост, казва име и звание,
горд минава през тая врата
и отива си той с мисълта,
че това му е просто призвание.
А през делнични дни в тия порти отвред
чукат хора отрудени - те
търсят работа, помощи - и са безчет.
Ето: старец, вдовица с дете.
Всяка сутрин редовно, насам и натам
куриери с книжа заминават.
И ще чуеш как някой си пее „трам-трам”,
а пък други в сълзи се задавят.
И видях аз веднъж прости селяни там,
кой ги знае отде долетели,
поклонили се бяха във божия храм -
тук пред портите бяха се спрели.
Появи се вратарят. „Пусни ни!” - мълвят,
а в очите им - плаха надежда.
Той изгледа ги - див свят! Кого ще пленят
в тая груба селяшка одежда,
с кръст на шията, а на гърба -
вехта, скъсана вече торба
и нозете им - окървавени,
във подлоги със върви скрепени.
(От далечен край - гладни, без сън,
те вървели са, без да се спират.)
Чу се глас: „Изпъди ги навън,
господарят такива презира!”
Порти хлопнаха в същия час,
свойта лепта простряха тогаз
на вратаря, но той я не взе.
Пак помъкнаха морни нозе…
Слънце грееше - жар нетърпима!
Гологлави, мълвяха те: „Боже, плати му!”
И сред душния пек, и сред душния прах
аз ги гледах из пътя, додето можах.

Господарят на тоя палат
още спеше сън тих и благат.
О, ти, който си мислиш: живот благороден е
да живееш във страсти, в шега,
във игри, във разврат, в празноходене,
събуди се, върни ги сега!
Ти вкуси и това наслаждение!
Помогни им ти, дай им спасение,
но щастливият - винаги днес
мъчно вижда, че друг е злочест.
Нямаш страх ти от гръмове грозни, небесни,
а пък земните - те са във твоите ръце.
И живеят тез хора, за теб безизвестни,
с безизходна тъга във сърце.

Що ти струва, че те са в нещастие?
Що те свързва със тоя народ?
Гледаш другите ти с безучастие,
вечен празник е твоят живот.
И защо? „За драскач - забавление”,
тъй народното благо зовеш.
И живееш си ти в наслаждение,
и сред почести ти ще умреш.
В безметежна аркадска идилия
ти ще легнеш в последния ден
под чудесния свод на Сицилия,
от приятния хлад упоен,
като гледаш небето лазурно
как се къпе в морето безбурно
и от слънцето - златни следи;
очарован от дивното пение
на кристалните морски води,
окръжен от безсънното бдение
на роднини, приятел и ближен
(впрочем чакат те твоята смърт),
и праха ти - във родната твърд,
в гроб ще спуснат… Герой, но навред
от народа обиден, угрижен,
мълчешком ти ще бъдеш проклет…
От лъстците безсрамно възпет!

Но защо таз особа тревожим
зарад дребния, малкия свят?
Да излеем над него ли можем
безопасно и злоба, и яд?
Що важи, че животът е строг?
Що важи, че селякът тъй страда?
Тъй отсъдил е, казват те, бог,
на селяка това му се пада.
В механата опушена, сплута
често виждаш как пие без свест
и пиян се из пътя залута
и застене… Край роден злочест!
Покажи ми ти нейде кът някой,
не съм виждал аз никъде кът,
дето твоят сеятел, селяка,
не е стенал с измъчена гръд!
Стене той по поля, по долини,
стене той във тъмници и мини,
на ръце с ръждясал синджир;
стене той под купите, кръстците,
под колата, сред степната шир;
стене в хижи, от слънцето скрити,
и как стене той - можеш да видиш
пред съда, пред дворците щом идеш.
Спри край Волга: чий стон се разнася
над великата руска река?
Този стон песен наречен у нас е,
гемиджиите пеят така.
Волга, Волга! Макар многоводна,
не заливаш земята ни ти,
както мрачната скръб, всенародна,
ни залива и страшно гнети.
Де народ - там и стон… Ех, сърдечний!
Докога тия стонове вечни!
Ще се сепнеш ли някога ти,
или - роб на съдбата, закона -
ти във своя път вече се спря,
изпя песен, подобна на стона,
и духовно навеки умря?…

1858

МУЗА

Нет, Музы ласково поющей и прекрасной
Не помню над собой я песни сладкогласной!
В небесной красоте, неслышимо, как дух,
Слетая с высоты, младенческий мой слух
Она гармонии волшебной не учила,
В пеленках у меня свирели не забыла,
Среди забав моих и отроческих дум
Мечтой неясною не волновала ум
И не явилась вдруг восторженному взору
Подругой любящей в блаженную ту пору,
Когда томительно волнуют нашу кровь
Неразделимые и Муза и Любовь…

Но рано надо мной отяготели узы
Другой, неласковой и нелюбимой Музы,
Печальной спутницы печальных бедняков,
Рожденных для труда, страданья и оков,-
Той Музы плачущей, скорбящей и болящей,
Всечасно жаждущей, униженно просящей,
Которой золото - единственный кумир…
В усладу нового пришельца в божий мир,
В убогой хижине, пред дымною лучиной,
Согбенная трудом, убитая кручиной,
Она певала мне - и полон был тоской
И вечной жалобой напев ее простой.
Случалось, не стерпев томительного горя,
Вдруг плакала она, моим рыданьям вторя,
Или тревожила младенческий мой сон
Разгульной песнею… Но тот же скорбный стон
Еще пронзительней звучал в разгуле шумном.

Все слышалося в нем в смешении безумном:
Расчеты мелочной и грязной суеты
И юношеских лет прекрасные мечты,
Погибшая любовь, подавленные слезы,
Проклятья, жалобы, бессильные угрозы.
В порыве ярости, с неправдою людской
Безумная клялась начать упорный бой.
Предавшись дикому и мрачному веселью,
Играла бешено моею колыбелью,
Кричала: мщение! и буйным языком
На головы врагов звала господень гром!

В душе озлобленной, но любящей и нежной
Непрочен был порыв жестокости мятежной.
Слабея медленно, томительный недуг
Смирялся, утихал… и выкупалось вдруг
Все буйство дикое страстей и скорби лютой
Одной божественно-прекрасною минутой,
Когда страдалица, поникнув головой,
“Прощай врагам своим!” шептала надо мной…

Так вечно плачущей и непонятной девы
Лелеяли мой слух суровые напевы,
Покуда наконец обычной чередой
Я с нею не вступил в ожесточенный бой.
Но с детства прочного и кровного союза
Со мною разорвать не торопилась Муза:
Чрез бездны темные Насилия и Зла,
Труда и Голода она меня вела -
Почувствовать свои страданья научила
И свету возвестить о них благословила…

1852

——————————

РАЗМЬІШЛЕНИЯ У ПАРАДНОГО ПОДЪЕЗДА

Вот парадный подъезд. По торжественным дням,
Одержимый холопским недугом,
Целый город с каким-то испугом
Подъезжает к заветным дверям;
Записав свое имя и званье,
Разъезжаются гости домой,
Так глубоко довольны собой,
Что подумаешь - в том их призванье!
А в обычные дни этот пышный подъезд
Осаждают убогие лица:
Прожектеры, искатели мест,
И преклонный старик, и вдовица.
От него и к нему то и знай по утрам
Всё курьеры с бумагами скачут.
Возвращаясь, иной напевает “трам-трам”,
А иные просители плачут.
Раз я видел, сюда мужики подошли,
Деревенские русские люди,
Помолились на церковь и стали вдали,
Свесив русые головы к груди;
Показался швейцар. “Допусти”, - говорят
С выраженьем надежды и муки.
Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд!
Загорелые лица и руки,
Армячишка худой на плечах,
По котомке на спинах согнутых,
Крест на шее и кровь на ногах,
В самодельные лапти обутых
(Знать, брели-то долгонько они
Из каких-нибудь дальних губерний).
Кто-то крикнул швейцару: “Гони!
Наш не любит оборванной черни!”
И захлопнулась дверь. Постояв,
Развязали кошли пилигримы,
Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв,
И пошли они, солнцем палимы,
Повторяя: “Суди его бог!”,
Разводя безнадежно руками,
И, покуда я видеть их мог,
С непокрытыми шли головами…

А владелец роскошных палат
Еще сном был глубоким объят…
Ты, считающий жизнью завидною
Упоение лестью бесстыдною,
Волокитство, обжорство, игру,
Пробудись! Есть еще наслаждение:
Вороти их! в тебе их спасение!
Но счастливые глухи к добру…

Не страшат тебя громы небесные,
А земные ты держишь в руках,
И несут эти люди безвестные
Неисходное горе в сердцах.

Что тебе эта скорбь вопиющая,
Что тебе этот бедный народ?
Вечным праздником быстро бегущая
Жизнь очнуться тебе не дает.
И к чему? Щелкоперов забавою
Ты народное благо зовешь;
Без него проживешь ты со славою
И со славой умрешь!
Безмятежней аркадской идиллии
Закатятся преклонные дни.
Под пленительным небом Сицилии,
В благовонной древесной тени,
Созерцая, как солнце пурпурное
Погружается в море лазурное,
Полосами его золотя,-
Убаюканный ласковым пением
Средиземной волны,- как дитя
Ты уснешь, окружен попечением
Дорогой и любимой семьи
(Ждущей смерти твоей с нетерпением);
Привезут к нам останки твои,
Чтоб почтить похоронною тризною,
И сойдешь ты в могилу… герой,
Втихомолку проклятый отчизною,
Возвеличенный громкой хвалой!..

Впрочем, что ж мы такую особу
Беспокоим для мелких людей?
Не на них ли нам выместить злобу?-
Безопасней… Еще веселей
В чем-нибудь приискать утешенье…
Не беда, что потерпит мужик:
Так ведущее нас провиденье
Указало… да он же привык!
За заставой, в харчевне убогой
Всё пропьют бедняки до рубля
И пойдут, побираясь дорогой,
И застонут… Родная земля!
Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы сеятель твой и хранитель,
Где бы русский мужик не стонал?
Стонет он по полям, по дорогам,
Стонет он по тюрьмам, по острогам,
В рудниках, на железной цепи;
Стонет он под овином, под стогом,
Под телегой, ночуя в степи;
Стонет в собственном бедном домишке,
Свету божьего солнца не рад;
Стонет в каждом глухом городишке,
У подъезда судов и палат.
Выдь на Волгу: чей стон раздается
Над великою русской рекой?
Этот стон у нас песней зовется -
То бурлаки идут бечевой!..
Волга! Волга!.. Весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля,-
Где народ, там и стон… Эх, сердечный!
Что же значит твой стон бесконечный?
Ты проснешься ль, исполненный сил,
Иль, судеб повинуясь закону,
Всё, что мог, ты уже совершил,-
Создал песню, подобную стону,
И духовно навеки почил?..

1858