КРАДЕЦ
превод: Тихомир Йорданов
КРАДЕЦ
Аз имам и нощи такива:
лежа си в кревата без сън.
Естествено, вятър превива
дърветата в мрака навън.
Дъждецът невзрачен палува,
полива цветенцата редки.
А стон зад стената се чува -
там, бременна, пъшка съседка.
Повярвайте, щете не щете,
прикрил си лицето добре,
стеснително дръпнал пердето -
крадец се във стаята вре.
И даже на мен ми е срамно:
аз нямам сега и кафе..
Та знае ли който е там, но
крадат ли се пак стихове?
Ще търси той нещо по-едро,
костюм, или риза със шал.
Но Господ на мене от щедрост
това досега не е дал.
Пожалих го: мъчи го, верно,
и навика в тъмната нощ -
в едната ръка със отвертка,
а в другата острия нож.
Прозорецът тесен е, жалко!
Без видимост в черния мрак.
Затуй си посветва по малко
с фенерче - и то от битак.
На, блъсна се в старата маса,
изглежда раздра панталон.
Аз лампата щракнах: - В дома си
почувствай се ти в моя дом.
Прощавай, че съм необлечен.
Не ме предупреди ти кога
ще дойдеш в еди коя вечер,
а идваш ми точно сега.
Май няма да ти се нрави
среднощния наш диалог.
Крадец си, крадеш си по право,
в туй виждаш ти смисъл дълбок.
Какво е сега неудобно?
Вали, току виж, че прихванал си грип.
Съгласен е с мене беззлобно
ей този пропаднал тип.
А после с опънати нерви
захващам се с примуса аз.
Пък той да отвори консерва
с отвертка се мъчи тогаз.
И точно когато в градация
кипва чайникът, в ред делови
кипнах също: - С такваз квалификация
отдавна у нас не върви!
Та давай ти лека-полека.
не се прави на тарикат.
С теб не сме двама човека,
а старият и новият свят.
Да бъдеш във оня е грешно,
а другия - непожелан,
развива се, виждаш, успешно,
предвиденото по план.
Единият, заекнах аз даже,
замахнал с лъжичка в ръка,
във стих се опитва да каже,
че вече не може така.
А този, когото не любим,
да си остане стар свят.
Преди те наричаха лумпен”,
с добавка „пролетариат”.
Представител ти си достоен
на онзи, на стария свят.
Но ето, седиш си спокойно,
чай пиеш със мен, като с брат.
Наистина твоята квалификация
е стара и в мократа нощ
ти бъркаш предишните знаци
на вече отминал разкош.
И пак си оставаш агресор
с полезни дела незает.
А трябват ни днес и професор,
и малко отнесен поет!
Вън денят се разбужда и вече
работен ще е той. Да.
Попитай сега този, необлечения:
Имате ли охрана на труда?
Ей този го вземете в завода,
ще е това на изгода:
той навици има, и сръчност.
Отлично ще схване поръчката.
Докаран с работна рубашка,
редовен в профсъюза член
и даже в заводската многотиражка
с портрет в цял ръст изобразен,
ще се включи и той несъмнено
във ударен труд и със плам
да преизпълним съкратено
петилетния план.
Разсъмва. На лампата присвивам
до черно нагорелия фитил.
А гостът ми казва учтиво:
- Другарю, мерси! А за снощи
дано да си ми простил.
——————————
ВОР
Бывают такие бессонные ночи:
лежишь на кровати - скрипит кровать,
и ветер, конечно, не много, не очень,
но все же пытается помешать.
И дождик, невзрачный, унылый и кроткий,
падает на перезревшие ветки,
и за фанерною перегородкой
вздыхает беременная соседка.
В такую-то полночь (верьте не верьте),
потупив явно стыдливый взор
и отстранив назойливый ветер,
в форточку лезет застенчивый вор.
Мне неудобно, мне даже стыдно.
Что он возьмет - черновики?
Где ж это, братцы читатели, видно,
чтоб похитители крали стихи?
Ему же надо большие узлы,
шубы, костюмы, салфетки и шторы.
Нет у меня ничего и, увы,
будет, наверно, не скоро.
Думаю я: ну ладно, что ж,
трудно бедняге - привычка.
В правой руке - настоящий нож,
в левой руке - отмычка.
Лезет в окно, а оно гремит
джаз-бандом на вечеринке.
Фонарь зажигает - фонарь не горит
(наверно, купил на рынке).
На стул натолкнулся, порвал штаны.
Конечно, ему незнакомо…
Зажег я свет и сказал: - Гражданин,
садитесь, будьте как дома.
Уж вы извините, что я не одет,
вы ведь не предупредили,
вы ж за последние двадцать лет
даже не заходили.
Быть может, не нравится вам разговор,
но я не о вашей вине ведь.
Оно, конечно, вы опытный вор,
вам это дело виднее.
Но вам неудобно на улице - дождь,
еще, чего доброго, схватите грипп.
И вор соглашается: - Нет, отчего ж,
давайте поговорим.
Потом я мочалил над примусом спички
(«Не разжигается, стерва!»),
а вор в это время своею отмычкой
пытался открыть консервы.
И только когда колбаса подгорела
и чайник устал нагибаться,
я бухнул: - Мне кажется, устарела
ваша квалификация.
Мне кажется (в этом уверен я),
что за столом не мы,
не просто два человека сидят,
а старый и новый мир.
Один этот - новый и нужный нам,
растущий из года в год.
Один этот - наш - выдвигает план
и выполняет его.
Один этот, - я даже захлебнулся
и ложечкой помахал, -
один этот бьется горячим пульсом
в каждой строке стиха.
В одном этом мы вырастаем и любим,
в одном этом парни отвагой горят.
Один этот вас называет «люмпен»
и добавляет «пролетариат».
И вы, представитель другого мира,
попавший к строителям невзначай,
сидите в чужой коммунальной квартире
и пьете взращенный ударником чай,
едите из этих веселых тарелок,
готовых над вами смеяться.
Она действительно устарела,
ваша квалификация.
Вы мимо труда,
пятилетки мимо
ходите мокрою ночью,
и это когда нам необходимы
профессор и чернорабочий.
Ах, в чью стенгазету,
зачем и кому
вам написать, неодетому:
«Товарищ завком, оглянись, ау?»,
«Охрана труда, где ты?»
И знаете что? Я придумал исход:
идите, пожалуй, хоть к нам на завод.
У вас накопилась какая-то ловкость,
научитесь быстро. И скоро
вы будете в новой просторной спецовке
стоять над гудящим мотором.
Вам в руки дадут профсоюзный билет,
вам премией будет рубашка.
И мы напечатаем ваш портрет
в нашей многотиражке.
Вы нам поможете, мы проведем
пятилетку в четыре года.
Вы в комнату эту войдете и днем
и даже с парадного входа.
Рассвет начинается. Лампа горит.
По небу плывут облака.
А вор улыбается и говорит:
- Спасибо, товарищ. Пока.
1932
