ИЗСТРЕЛ
превод: Диана Павлова
ИЗСТРЕЛ
На 4 май бях приет за масон.
А. Пушкин. Дневници. 1821.
1.
Единствен ред от дни предишни –
че бил в масонство посветен…
Единствен ред… А после нищо.
Кой тайната ще разплете?
Живота му сме разгадали –
между лицея и Дантес.
Но за това не сме разбрали.
Над него спуска се завеса!
Плетейки тъмното си дело,
масони плъзнаха в Русия…
Но нека да погледнем смело
какво зад външността си криеха.
Те нощем нейде се отбиваха,
спотайваха се там затворени,
стаени в свещите мъждиви,
зад плътно спуснатите щори.
И непременно с меч, и нож,
и черепи със мрачен вид,
със символа на всички ложи –
шестлъчният „Давидов щит”.
(Опитваха се на простака
да кажат с техните емблеми,
че Новият им Храм не чака,
за възвестяване е време.)
Дали с игра се забавлявали –
на тайнственост и романтичност,
до ранно утро оцветявайки
безцелното и прозаичното?
Или пък влюбени във мистика,
тълкувайки морал и нрави,
стратегиите са разисквали
за ключовете на държавите?
Да вземем Хекерен… Барон –
придворна титла от Холандия –
немаловажен бил масон,
враг на свободните таланти.
Лъжи изричал с всяка дума –
капани телени, най-фини.
Делата му – мъгла безумна –
като на ван Рейсдал в картините.
Из Петербург, и в лошо време,
той ненапразно вечно бродел,
и пърхал по дворците денем –
от Бенкендорф към Неселроде…
- Любезни, мойте почитания!
Но трябва пак да ви доложа,
че не обръщате внимание
на интересите на ложите.
А графът тропва отривисто:
- Ас фъсрасяфам на барона,
не съм момшенсе, а министър,
със дълг към руската корона.
- О, стига, забрави престола,
масонството за първо смятай!
Изплашен, графът взе да моли
и да се кланя до земята.
Че уставът им е суров,
там всеки служи на елита.
- Та ас на фсишко съм готоф,
ще прафя както наредите!..
2.
Не, вижда се, не били прости
диспутите на генералите –
редели кой да вземе постове,
как да насочат капиталите.
Кого с куршуми да притиснат,
да го издигнат или снемат,
дори от слънцето те искали
да се показва в друго време.
А чужденецът Хекерен
господствал важно в тези зали,
бил пълновластен сюзерен
на изпълнителни васали.
Той като паяк е увиснал,
оплита всичко в нишки фини,
продава книжните емисии,
купува древните картини.
Прегради не познава никакви,
(нали е екстериториален!),
властта предъвква, в тайни вниква
на министерства и на спални.
Коварен йезуит, находчив,
зад някакъв лорнет криви се,
навсякъде той Пушкин хока,
че бил поет свободомислещ.
3.
А Пушкин пие вино славно
и горд, споделя разсъждения,
незнаейки, че е отдавна
обект на тайно наблюдение.
Той сам последните години
бе тръгнал Новиков да гони
и ето, в Кишинев замина,
покрит от „щита на масоните”.
Но там поетът се нагледа
на тайнствените им беседи,
на тостовете им двулични,
на шутовските им обреди
и на звездите символични.
Как Феслер или Остерман
в гробовен мрак ядат закуски.
Това бе фарс! Лъжа, измама!
И много, много не по руски!
И пренебрегнал лекомислено
софистиката на закона им,
навлече си гнева неистов
на задкулисните салони.
Освен това, „грях” доживотен
той имаше и от друг род –
че е прославил тържеството
на своя – руския народ.
Възпял народен бунт и злост,
Бородино, а и Полтава,
отдавна в гърлото бе кост
на враговете на държавата.
4.
Европа – от Иван и Петър –
следи до нея как стихийно
расте и крепне с вековете
гранитна планина – Русия!
Ни шведски, нито турски меч
не щели вече да я срещат
и не посягали за сеч
към нейните могъщи плещи.
Кралете знаели отдавна,
че с набег няма да я смаят,
една надежда им оставала –
отвътре да я подкопаят.
Сега безспорно няма нужда
от никого да се прикриват
изкусните „къртици” чужди,
страната някога подривали.
Разбира се, за плана таен
била пригодна всяка орда,
но най-удачен за целта им
бил хитрият масонски орден.
О, неслучайно из палатите,
из петербургските дворци
в онези дни летели пратеници
и дипломати-чужденци.
Без почести и залп военен!
Парола… Стъпки… Срещи късни…
И вече нечий гроб скроен е
от сръчните „зидарски” пръсти!..
Щом вождът събере дружина,
масоните ще го подмамят,
певец възпее ли родината,
ще го лишат дори от памет.
Над всичко имат власт съдбовна,
съдът им черен над закона е.
„Давидовият храм” световен
е над държави и над тронове.
И ето – разговор задавен
във кликата на Хекерен –
като присъда прозвучава,
като сигнал за погребение.
И – виж! – в Русия незабавно
пристига с тайно приглашение
французин, откога прославен
в стрелба по ходещи мишени.
5.
Невярно е, че Жорж Дантес
е бил обикновен прахосник,
конте – без други интереси,
освен салонните обноски.
Актьор умел, очарователен
във ролята на Дон Жуан,
той бил негодник и в червата,
и скандалджия, грубиян.
Танцувайки из бални зали,
успявал ловко да прикрие
зад всички шарени парцали
лика си на платен убиец.
Да бъде романтичен франт,
и мъж, и педераст, той можел,
но си оставал интригант,
продал душата си на ложите.
Така приет бил и във двора!
Кавалергардски чин му дали,
с подкрепата и под надзора
на покровителя специален.
За да му бъде пътят чист
към всички гостни и салони,
с благоволение най-висше
осиновил Дантес Баронът.
И всички били поразени:
какъв подарък от съдбата!
Щастливо предопределение!
О, да! „На Изтока Звездата”!
Той знаел сам, че е детайл
от бъдещи далечни планове,
но те се пазели във тайна,
забулвали се във мълчание.
Не ключа кой държи е важно,
мълчанието е законът!
Да, той бил нужен на продажните,
“тълпящи се около трона”.
И със барут добре снабден,
със шпага, ризница, ножове,
той чакал своя час и ден,
както ловецът бди в готовност.
6.
Бил шумен, многолюден бал
в дома на западен велможа.
Дантес, позирайки, стоял
сред другите от свойта ложа.
Внезапно зашумяла залата,
раздвижила се неспокойно,
и погледите приковала
като магнит дошлата двойка.
Сам Хекерен се впил в лорнета,
следейки тази двойка живо –
това бил славният поет
със своята жена красива.
Изглеждало, че светлината
явила в чудно мигновение
най-хубавото във страната –
и красота, и вдъхновение!
Как този поглед, пълен с щастие,
изливал се върху поета!
Как, без да крие радостта си,
той в нейната усмивка светел!
На влюбен бог сега приличал –
напълно запленен от чара й,
и цялата земя обичал,
засипвайки я с щедри дарове.
Затиснат там – между колоните –
плешив, студен, като прокоба,
като стените бял Баронът
се взирал в гения със злоба.
И втренчен там, както боа
през клоните следи поляна,
както завистникът Фарлаф
е гледал силния Руслан,
той в сянката Дантес отвел,
прошепнал пагубно и гнусно:
- Очаква те, мон шер, дуел.
Надявам се да не пропуснеш.
Не смеел никой да помисли
какво зад погледите криели.
А скоро прозвучал и изстрелът,
разтърсил от тъга Русия.
ВЫСТРЕЛ
4 мая был я принят в масоны.
А. Пушкин. Дневники. 1821.
1
Одна строка из давних дней
О том, что был в масоны принят…
Одна строка… А что за ней?
Кто мрак неведомый раздвинет?
Мы изучили жизнь его
Всю – от лицея до Дантеса.
А вот об этом – ничего!
Над этим – темная завеса!
Плетя туманных дел узор,
Нагрянули на Русь масоны…
Не время ль “оглядеть в упор”,
Что это были за персоны?
Они сходились по ночам,
Секретничали в разговорах
При тускло блещущих свечах,
При плотно затворенных шторах.
Тут непременны меч иль нож,
Иль череп сумрачного вида,
И символ всех масонских лож –
Шестиконечный «щит Давида».
(Внушить пыталась простакам
Сия масонская эмблема,
Что возвести всесветный храм
Для мира Главная проблема!)
Что это? Модная игра
В таинственность и романтичность,
Чтоб как-то скрасить до утра
Бесцельной жизни прозаичность?
Иль, может, мистику любя,
Толкуя про мораль и нравы,
Они решали про себя,
Как в руки взять ключи державы?
Вот, скажем, Геккерен… Барон.
Сановный чин из Нидерландов.
Немаловажный был масон
Сей враг чужих ему талантов.
Любая речь его – обман,
Тугой капкан из тонкой стали.
А все дела – туман, туман,
Как на полотнах ван Рейсдаля.
Не зря он рыщет по торцам
При петербургской злой погоде,
Не зря порхает по дворцам –
От Бенкендорфа, к Нессельроде…
- Мое почтенье, милый граф!
Осмелюсь доложить все то же:
У вас, любезный, нету прав
Манкировать раченьем ложи.
Надменный граф в обидах быстр:
- Обязан фосразить барону:
Я есть не мальшик, но министр,
Хранящий русскую корону.
- Ах, полно, мой вельможный друг!
Масонство поважней престола!
И граф не может скрыть испуг,
Склоняясь чуть ли не до пола.
Уставность ордена строга,
Здесь каждый подчинен элите.
- Барон! Я ферный фаш слуга.
Фелите фсе, чего хотите!..
2
Нет, видно, были непросты
Сих тайных сборищ генералы:
Здесь рядят, кем занять посты,
Куда направить капиталы.
Здесь могут пулей пригрозить,
Возвысить, отстранить от дела,
Здесь могут солнце пригасить,
Чтоб слишком ярко не блестело!
А чужеземец Геккерен
Господствует меж этих залов,
Как полновластный сюзерен
Среди послушливых вассалов.
Он, как паук, повсюду ткет
Узоры липкой паутины,
Бумаги миссий продает,
Скупает древние картины.
Ни в чем не ведая преград
(Ведь он – экстерриториален!),
Он всласть жует, как шоколад,
Секреты министерств и спален
Коварный, злой иезуит,
Косясь сквозь ножницы лорнета,
Он всюду Пушкина бранит
Как вольнодумного поэта…
3
А Пушкин где-то пьет вино,
Гордясь открытостью суждений,
Не ведая, что стал давно
Предметом тайных наблюдений.
Он сам в минувшие года,
Спеша по следу Новикова,
Под сень «масонского щита»
Был загнан скукой Кишинева.
Ан, видно, невзлюбил поэт
Ни сих таинственных бесед,
Ни их двусмысленные тосты,
Ни шутовских обрядов бред,
Ни символические звезды.
Пусть Феслер или Остерман
В кромешной тьме жуют закуски!
Все это – фарс! Обман, обман!
Да и уж больно не по-русски!
Но знал ли он, что в ложе той
Был счет своих особых выгод,
Точь-в-точь как в шайке воровской,
Где рубль – за вход, а два – за выход!
Так легкомысленно презрев
Софистику пустых резонов,
Поэт навек накликал гнев
Тех засекреченных салонов.
А сверх того страшней всего
Был «грех» его иного рода,
Что он восславил торжество
Родного русского народа!
Воспевший грозных бунтов злость,
Бой Бородинский, гром Полтавы,
Давно он был – как в горле кость
У всех врагов родной державы!
4
С времен Ивана и Петра
Европа видит, рот разиня,
Как рядом с ней растет гора,
Гранитная гора – Россия!
Ни шведский, ни турецкий меч
Уже ту гору не пугали,
На ширь ее могучих плеч
Поднять топор не посягали!
Уж, верно, знали короли:
Тут никакой набег не в пору.
Одна надежда – изнутри
Изрыть подкопом эту гору!
Теперь, пожалуй, нет нужды
Скрывать от нас и от Европы,
Кто были тайные «кроты»,
Во тьме ведущие подкопы.
Всем ясно: в споре с той горой
Любой лазутчик был пригоден.
А лучше всех служил порой
Извертливый масонский орден.
О, неспроста сюда, в дворцы,
В Палаты северной столицы,
В те дни толпой летят гонцы,
Спешат послы из-за границы.
Им ни к чему военный гром!
Пароль… Шаги… Глухие стуки…
И уж кому-то тешут гроб
Тех «вольных каменщиков» руки!..
Коль вождь дружину созовет,
Масоны сманят полководца;
Коль бард отчизну воспоет,
Масоны свалят песнетворца.
Все, все доступно их рукам!
Их черный суд сильней законов!
Всесветный их «Давидов храм»
Превыше государств и тронов!
Вот был негромкий разговор
В кружке барона Геккерена,
А он звучит – как приговор,
Как похоронная сирена!
И – глядь! – в Россию мчит без виз,
Но с чьим-то тайным приглашеньем
Француз, снискавший первый приз
В стрельбе по движимым мишеням!..
5
Неправда, будто Жорж Дантес
Был просто щеголь и повеса,
Что, зная светский «политес»,
Не знал другого интереса!
Загримированный актер
В изящной роли Дон-Жуана,
Он был похабник и бретер
С душою пошлого мужлана.
Танцуя иль спеша на бал,
Рядясь в цветастые тряпицы,
Он лишь искусно прикрывал
Свой лик наемного убийцы.
То франт, таящий нежный пыл,
То чей-то муж, то мужеложец,
Он просто раб наемный был,
Продавшийся масонским ложам.
Зато он принят при дворе!
На нем мундир кавалергардов.
И шефствует в его судьбе
Барон, посланник Нидерландов.
Чтоб путь наемнику открыть
Ко всем салонам и гостиным,
Барон изволил окрестить
Его своим приемным сыном.
Все поражались в те года
Таким густым щедротам рока.
Счастливая звезда? О, да!
Масонская «Звезда Востока»!
Он сам-то знал, что он деталь
Каких-то вдаль идущих планов,
Но поначалу эта даль
Еще терялась средь туманов.
Неважно, в чьих руках ключи.
Молчанье – вот закон масона!
Да, в нем нуждались палачи,
«Толпой стоящие у трона»!
И он уж пороху припас,
Завел ножи, кольчуги, шпаги.
Он ждал, когда настанет час,
Как ждут охотники на тяге!
6
Был многолюдный, шумный бал
В дворце австрийского вельможи.
Дантес, позируя, стоял
В кругу чинов масонской ложи.
Вдруг по толпе пронесся гул,
Вспорхнули дaмы и гусары:
На миг все взоры притянул
Магнит одной входящей пары.
Сам Геккерен впился в лорнет,
Следя за яркою четою:
То был прославленный поэт
С своей красавицей женою.
Казалось: здесь в лучах, в огне,
Предстало вдруг в одно мгновенье
Все лучшее, что есть в стране:
И красота, и вдохновенье!
Как этот синий взор его
Избытком жизни изливался!
Как он, не пряча торжество,
В ее улыбке отражался!
Казалось: то влюбленный бог
Спустился с неба к милой даме,
И если б захотел, то смог
Всю землю закидать дарами!
Затиснутый меж белых стен,
Худой, плешивый, узколобый,
Из-за колонны Геккерен
Смотрел на гения со злобой.
Смотрел, как кольчатый удав
Сквозь ветви смотрит на поляну
Иль как завистливый Фарлаф,
Кривясь, смотрел в глаза Руслану.
Вдруг он отвел Дантеса в тень,
Шепнул, как вор, что жертву судит:
- Мон шер ами, вот вам – мишень
Надеюсь, промаха не будет!..
Никто подумать не посмел,
Что значат взгляды те косые.
А вскоре выстрел прогремел,
Потрясший горем грудь России.
