Борис Чичибабин

превод: Тихомир Йорданов

***
Тъга и мен загриза.
Сам съм, нямам близък
от душа да споделя.

За Русия аз милея.
Остра, болката по нея
и у мен не преболя.

Добротата тук изчезна,
сякаш че пропадна в бездна.
И горчив е моят хляб.

Мъст, погроми и без цели,
от тълпите озверели
пред светлик мъждукащ, слаб.

Как да излекувам рана?
Как така в чужбина стана
да е много по-добре?

Мъка ми е в днешно време
истината да приема.
Кой бедите ни ще спре?

Не ме хваща сън и нощем
се въртя и слушам още
от пустиня снежна глас.

Мъртво ехо в гърло зина:
тоз умрял, а друг заминал.
Сам останах тука аз.

Но след детството ми в Крим е
не била така любима
моята Русия днес.

Гледам я: очаква жетва.
Утрото едва просветва
с бавена за мене вест.

На Япония и Щати
всичките им благодати
непотребни ми са тук.

Йосиф Бродски не допуска,
че брезите ни по руски
изговарят всеки звук.

„Де е твоята торбичка,
мили?” - аз запитвам всички
крачнали през чужди праг.

Стой си тука, не отивай -
на раздяла мълчалива
шепна за изпроводяк.

Взрян във своята утопия
аз, при всичко, съм готовия
да остана в своя ад.

Дойде времето на хули…
Но лице си не затулих
като бивш лауреат.

Тука ще завършва спора.
И за мен ще дойде скоро
Божи съд (на зло напук)

и загара слънчев, бронзов.
Знам, спасен ще бъде онзи,
който си остане тук.

1989

——————————

***
На меня тоска напала.
Мне теперь никто не пара,
не делю ни с кем вины.

Землю русскую целуя,
знаю, что не доживу я
до святой ее весны.

Изошла из мира милость,
вечность временем затмилась,
исчерствел духовный хлеб.

Все погромней, все пещерней
время крови, время черни.
Брезжит свет - да кто не слеп?

Залечу ль рассудка раны:
почему чужие страны
нашей собственной добрей?

У меня тоска по людям.
Как мы истину полюбим,
если нет поводырей?

Не дослушаться ночами
слова, бывшего в начале,
из пустыни снеговой.

Безработица у эха:
этот умер, тот уехал -
не осталось никого.

Но с мальчишеского Крыма
не бывала так любима
растуманенная Русь.

Я смотрю, как жаждет жатва,
в задержавшееся завтра,
хоть его и не дождусь.

Что в Японии, что в Штатах -
на хрена мне их достаток, -
здесь я был и горю рад.

Помнит ли Иосиф Бродский,
что пустынницы-березки
все по-русски говорят?

«Милый, где твоя котомка?» -
вопрошаю у котёнка,
у ромашки, у ежа.

Были проводы недлинны,
спьяну каждому в их спины
все шептал: «Не уезжай…»

А и я сей день готовил,
зрак вперял во мрак утопий,
шел живой сквозь лютый ад.

Бран был временем на измор,
но не сциклился с цинизмом,
как поэт-лауреат.

Ухожу, не кончив спора.
Для меня настанет скоро
время Божьего суда.

Хватит всем у неба солнца,
но лишь тот из них спасется,
кто воротится сюда.

1989