Анна Ахматова

превод: Татяна Любенова

***
Сякаш с тежък огромен чук
раздробиха гръдта ми земна.
Злато, в откуп, бих дала накуп -
само въздух веднъж да поема!
От леглото си да се надигна,
пак да видя широкия вир,
над върхарите, пак да видя -
плуват облаци в синия мир.
Нека болка е, и отчаяние,
на състрадание - острие.
Само плаща си от разкаяние
ти не хвърляй над мойто лице.

Есен, 1911 г.

——————————

***
Ти ела да ме видиш сега.
Ти ела. Аз съм жива. Но болна.
Никой тези ръце не съгря,
тези устни шептят: „Доволно!”

До прозореца, всяка вечер,
от креслото си, виждам пътя.
О, нима тебе аз ще упрекна
за горчилката си безплътна!

И от нищо не се страхувам,
от задъхване пребледняла.
Само нощите страшни затуй са,
че очите ти виждам в съня аз.

1912 г.

——————————

***
Видях полето след градушка,
стадата чумави видях.
И гроздовете как се люшкат,
когато вън се спуска хлад.

И още помня аз видение -
пожар във нощна тишина…
Но по е страшна от опустошение
измъчената ти душа.

Тъй много бедни. Бъди нищ ти -
открий пресъхнали очи,
да озарят те мойто жилище
със тюркоазни светлини.

1913г.

——————————

ГЛИНЕНИ ОТЛОМКИ

“Ти не можеш да оставиш
майка си сиротна.”
Джойс

І.
Аз, лишената от огън и вода,
разделена със единствен син…
На бедата под позорната височина
съм като под царствен балдахин…

ІІ.
Ето, наспори се, яростен спорещ,
до енисейски полета…
За вас той бродяга е, шут, заговорник.
Едничко за мен е - момчето ми.

ІІІ.
Седем хиляди километра…
Не ще чуеш как майка зове,
на полярния вятър във воя,
от несгодите обграден,
подивяваш там, озверяваш -
ти, последен и първи, ти - наш.
А над гроба ми ленинградски
равнодушна дойде пролетта.

ІV.
Кому и кога съм говорила,
от хората няма да крия,
че погуби сина ми каторгата,
че Музата ми нарани я.
От всички съм аз най-виновна,
кой бил, кой ще бъде, кой е -
за мене, в безумен палат,
унизено да моля - е чест.

V.
Вие мен - убитият звяр,
ще ме вдигнете с кървава кука,
да се хилят, просто невярващи,
чуждоземците бродещи тука.
Те ще пишат в почтени газети
моят дар несравним, че угасва,
че била съм поет над поетите,
но за мен бие кобният час.

1950 г.

——————————

***
Ще ме забравят? - виж ти, изненада!
Било е сто пъти това.
Сто пъти в гроб съм лежала,
където съм може би пак.
А Музата, глуха и сляпа,
в земя като зърно се скри,
та сетне - Феникс от пепел -
в ефира син да излети.

1957 г.

——————————

НАДПИС НА КНИГА

„Каквото дал си - то е твое.”
Шота Руставели

Изпод какви развалини говоря,
под разрушения какви крещя,
и сякаш в негасена вар изгарям
под сводовете на зловонната маза.
Ще се престоря на беззвучна зима
и ще захлопна вечните врати.
Но пак гласът ми верен ще узнаят,
ще му повярват въпреки.

1959 г.
Ленинград

——————————

***
Те заминаха и не се върнаха,
само, верен на свойта любов,
мой последен, ти се обърна
и видя в кърви целия свод.
И домът бе проклет, и делото,
и напразно звъня песента,
и очи да повдигна не смеех
пред съдбата си страшна сама.
Оскверниха пречистото слово,
зло потъпкаха свещен глагол,
та със другите, в трийсет и седма,
мих и аз окървавен под.
От сина си единствен разлъчена,
други мъчени във зандан,
с невидима стена ме обгърнаха,
но прозрачна, да ме следят.
Наградиха ме с онемяване,
с клетви дяволски проклех света,
с клеветата добре ме нахраниха,
със отрова поиха ме зла.
И довели ме съвсем до края,
кой знай що ме оставиха там.
Като градския луд, как мечтая,
по предсмъртен площад да вървя.

1959 г.

——————————

***
Другите водят любими,
със завист не гледам след тях.
На скамейката на подсъдимите
половин век почти аз седя.
Наоколо спорове, мачкане,
миризма на сладко чернило.
Такова измислил е Кафка,
а Чарли - изобразил го.
И в тези спорове важни,
като във сънни обятия,
поколения заседатели
решиха: виновна е тя.
Менят се лицата в конвоя,
с инфаркт шести е прокурор…
А нейде тъмнее от зноя
огромен небесен простор.
И лятото, пълно със прелест,
празнува там до зори…
Това тъй блажено „нейде”
не си го представям дори.
От грозни псувни оглушавам,
а ватенката ми изтля.
Нима аз съм най-виновна
от всички на тази земя?

1960 г.

***
Словно тяжким огромным молотом
Раздробили слабую грудь.
Откупиться бы ярким золотом -
Только раз, только раз вздохнуть!
Приподняться бы над подушками
Снова видеть широкии пруд,
Снова видеть, как над верхушками
Сизых елей тучи плывут.
Все приму я: боль и отчаянье,
Даже жалости острие.
Только пыльный свой плащ раскаянья
Не клади на лицо мое!

Осень, 1911 г.

——————————

***
Приходи на меня посмотреть.
Приходи. Я живая. Мне больно.
Этих рук никому не согреть,
Этих губы сказали: “Довольно!”

Каждый вечер подносят к окну
Мое кресло. Я вижу дороги.
О, тебя ли, тебя ль упрекну
За последнюю горечь тревоги!

Не боюсь на земле ничего,
В задыханьях тяжелых бледнея.
Только ночи страшны оттого,
Что глаза твои вижу во сне я.

1912 г.

——————————

***
Я видел поле после града
И зачумленные стада,
Я видел грозди винограда,
Когда настали холода.

Еще я помню, как видение,
Степной пожар в ночной тиши…
Но страшно мне опустошенье
Твоей замученной души.

Так много нищих. Будь же нищей -
Открой бесслезные глаза.
Да озарит мое жилище
Их неживая бирюза!

1913 г.

——————————

ЧЕРЕПКИ

“You cannot leave your
mother an orphan.”
Joyce

І.
Мне, лишенной огня и воды,
Разлученной с единственным сыном…
На позорном помосте беды
Как под тронным стою балдахином…

ІІ.
Вот и доспорился, яростный спорщик,
До енисейских равнин…
Вам он бродяга, шуан, заговорщик,
Мне он - единственный сын.

ІІІ.
Семь тысяч и три километра…
Не услышишь, как мать зовет,
В грозном вое полярного ветра,
В тесноте обступивших невзгод,
Там дичаешь, звереешь - ты, милый,
Ты последний и первый, ты - наш.
Над моей ленинградской могилой
Равнодушная бродит весна.

ІV.
Кому и когда говорила,
Зачем от людей не таю,
Что каторга сына сгноила,
Что Музу засекли мою.
Я всех на земле виноватей,
Кто был и кто будет, кто есть,
И мне в сумасшедшей палате
Валяться - велика честь.

V.
Вы мне как убитого зверя,
На кровавый подымете крюк,
Чтоб хихикая и не веря,
Иноземцы бродили вокруг
И писали в почтенных газетах,
Что мой дар несравненный угас,
Что была я поэтом в поэтах,
Но мой пробил тринадцатый час.

1950 г.

——————————

***
Забудут? - вот чем удивили!
Меня забывали сто раз,
Сто раз я лежала в могиле,
Где, может быть, я и сейчас.
А Муза и глохла, и слепла,
В земле изтлевала зерном,
Чтоб после, как Феникс из пепла,
В эфире восстать голубом.

1957 г.

——————————

НАДПИСЬ НА КНИГЕ

“Что отдал - то твое.”
Шата Руставели

Из-под каких развалин говорю,
Из-под какого я кричу обвала,
Как в негашеной извести горю
Под сводами зловонного подвала.
Я притворюсь беззвучною зимой
И вечные навек захлопну двери.
И все-таки узнают голос мой.
И все-таки ему опять поверят.

1959 г.
Ленинград

——————————

***
Все ушли, и никто не вернулся,
Только, верный обету любви,
Мой последний, лишь ты оглянулся,
Чтоб увидеть все небо в крови.
Дом был проклят, и проклято дело,
Тщетно песня звенела нежней,
И глаза я поднят не посмела
Перед страшной судьбою своей.
Осквернили пречистое слово,
Растоптали священный глагол,
Чтоб с сиделками тридцать седьмого
Мыла я окрававленный пол.
Разлучили с единственным сыном,
В казематах пытали друзей,
Окружили невидимым тыном
Крепко слаженной слежки своей.
Наградили меня немотою,
На весь мир окаянно кляня,
Окормили меня клеветою,
Опоили отравой меня
И, до самого края доведши,
Почему-то оставили там.
Любо мне, городской сумасшедший,
По предсмерным бродить площадям.

——————————

***
Другие уводят любимых, -
Я с завистью вслед не гляжу.
Одна на скамье подсудимых
Я скоро полвека сижу.
Вокруг пререканья и давка
И приторных запах чернил.
Такое придумывал Кафка,
А Чарли изобразил.
И в тех пререканиях важных,
Как в цепких объятиях сна,
Все три поколенья присяжных
Решили: виновна она.
Меняются лица конвоя,
В инфаркте шестой прокурор…
А где-то темнеет от зноя
Огромный небесный простор,
И полное прелести лето
Гуляет на том берегу…
Я это блаженное „где-то”
Представит себе не могу.
Я глохну от зычных проклятий,
Я ватник сносила дотла.
Неужто я всех виноватей
На этой планете была?

1960 г.